Страстная седмица

— Слушай, — сказала она. — Ты что иллюминацию развел? — она обернулась к людям: — А вы что тут делаете?

— Разбираются в моей выработке, — отозвался «Семьсот процентов». — Не верят мне, Марь Семенна, ловят. Но я хитрый.

— Ну и как?

— Думаю, не поймают.

Ловят! Марья Семеновна со злобой глядела на толпу маловеров, окруживших этого превосходного работника. Собрались там нормировщики. Пользуясь тем, что станочники обедают, они поставили даже не одну, а три камеры — одну на уровне пола, другую на высоте нормального человеческого роста, третью вздыбили на громаднейший штатив, она глядела на «Семьсот процентов» сверху. Несколько человек стояли с фотоаппаратами: у двоих были обычные «ФЭДики», маленькие и удобные, а третий установил громоздкую деревянную камеру на громоздком штативе.

— Готово? — спросил седой мужик, который, знала Марья Семеновна, ведал нормами выработки, съел на них все свои зубы.

И, путаясь в протянутых кабелях, что-то такое нажали. «Семьсот процентов» осветился, как елочный дед Мороз. Он включил станок и стал вытачивать деталь из бронзы; какую — старуха разобраться не могла из-за спин других людей. Послушав легкий стрекот камер, увидела, что человек около деревянного аппарата снял с объектива колпачок и стоял, давая длиннющую экспозицию. Двое щелкали затворами «ФЭДов».

И Марья Семеновна поняла, что снимают движения рабочего. Для этого к каждой его руке прикреплены лампочки — к локтю, к плечам, к голове, к пояснице. Делается съемка его движений. Ясно: хотят выяснить, какие лишние движения делают те, что не могли выработать не только семьсот процентов, но и сто двадцать вытягивают с немалым трудом. Но зачем все эти сложности?

Когда-то и она, и рабочие просто работали во все лопатки и много чего наработали, многое сделали. «Кровь из носу!» — этот простейший метод позволил быстро поставить завод, давать хорошую выработку без камер, без лампочек. «Дураки! Уж и всыплю я Нифонту! — решила старуха. — Работать во все лопатки… Гм, это уже не современно. А что современно?»

Но с директором ругаться расхотелось. Во-первых, директорская дверь была так похожа на дверцы шкафов, что Марья Семеновна ошиблась и вошла в шкаф. Выругалась, захлопнула его. Стукнула палкой об пол, заметив, что секретарша улыбается. Отыскала дверь и вошла.

Директора она застала в самом веселом расположении духа. Сидя за столом, он рассматривал мотки черных негативов, на которых змеились белые линии. Одни клубились, другие были растянуты. На одних снимках клубок был чрезвычайно запутан, а на других от этого клубка как бы оставалось всего несколько ниточек — туда-сюда, вверх-вниз, и кончено.

Увидев Марью Семеновну, директор вскочил из-за стола и даже руку ей поцеловал. «Лохматый образовался, — сердито подумала старуха. — А все равно ты деревенский».

Директор сделал печальную мину, спросил:

— Как там?

— Неясно.

— Ага, — сказал он и предложил чаю.

— Не откажусь.

Он нажал кнопку три раза и еще один, и через десять минут секретарь внесла чайник, два стакана и горку сухарей. Ржаных, присыпанных солью. Нифонт налил стакан Марье Семеновне, придвинул тарелку с сухарями. Потер руки и сказал:

— Поздравьте, я его раскусил.

— Кого?

— «Семьсот процентов»! Наконец-то я с этим разделаюсь. Вот снимки.

— И сейчас его снимают.

— И те мне пригодятся.

Снимков на самом деле было много, целая гора.

— Так вот почему ты на него навесил лампочки, — сказала Марья Семеновна. — Поняла: его движения контролируешь.