Страстотерпицы

Антонина, высоко подняв голову, медленно проплыла мимо сидений, щелкнув замком сумки на плече, вышла.

К открытой дверце подлетел Виктор.

– А ты? – позвал он Анну.

Олег клешней вцепился ей в запястье руки.

– Сиди, – процедил сквозь зубы.

– Ой, гр-и-б! – протяжно заворковала за окном Антонина. – Какой гриб! – Антонина тонко выгнулась в спине и с легкостью девочки прыгнула через рытвину к траве, присела, изящно склонив головку.

Заслуженная, приоткрыв один глаз, следила за ней сквозь стекло.

Черная россыпь волос закрыла лицо Антонины, пока она срезала перочинным ножичком подберезовик. Сияющая, принесла к автобусу высокий на крепкой серой ножке гриб.

– Чихала я на тебя, слизнячок! – с небрежной простотой, сунув голову в дверцу автобуса, сказала она Олегу и, заметив его побелевшую клешню у жены на запястье, добавила: – Бабу за руку не удержишь…

Анна с силой отцепила свою руку.

– Ку-да! – угрожающе тихо протянул он.

– Да пусти ты. – Она встала и пошла к дверце.

В машине Виктор вопросительно поглядел на ее запястье. Она не ответила. Он поправил волосы на ее щеке…

Иногда по дороге открывались сияющие ромашковые поляны, чисто пятнившие подрагивающий от жары воздух. Лесочки в этих местах проплывали все больше березовые и осиновые, просторно живущие, молодо шумели на ветру.

Воздух в машине Виктора казался свежее, по крайней мере не отдавал бензином.

В лагере их не ждали. Старшая пионервожатая перепутала день их приезда. Она ойкнула, увидев автобус, всплеснула руками – и забегали все, засуетились. Привычно замелькал по лагерю Венька с портфелем в руках. Долго искали ключ от клуба, оказалось, что он у уборщицы, а та отпросилась сегодня домой.

– В окно полезем, – мрачно пошутил Олег.

Анна держалась от него стороной и наблюдала за ним с досадой. Она и понимала, что нельзя его сейчас зудить, и хотела признать за собой вину, но всякий раз сопротивлялась этой мысли.

«Ну что я такого сделала? – с обидой думала она. – Чем я так виновата?»

Виктор, стоявший у своего газика, исподлобья глядел на всех и молчал. Иногда она ловила настойчивый его взгляд, но отворачивалась.

– Может, пойдем погуляем? – подойдя к ней, спросил он.

– Ну куда мы пойдем? – срываясь на грубость, сказала она. – Мне работать надо!

– О! Эта бодяга надолго. Два часа еще будут ключ искать. Пойдем, я тебе цветов нарву. – Он осторожно взял ее за руку.

– Витя, на нас смотрят…

– Пусть смотрят.

Анна вздохнула и услышала, как заругался в стороне Олег, нарочно выговаривая пионервожатой. Молодая, почти девочка, пионервожатая так испугалась, что, не отвечая ему, широко раскрыла среди желтых конопатинок лица круглые детские глаза и жестом руки как бы отодвигала детей, толпившихся вокруг.

Анна, посмотрев на лицо мужа, вспомнила, как она сама напугалась сегодня, что он ударит ее.

– Пойдем, – сказала она Виктору, – хоть цветов нарвем.

Она слышала, как присвистнул им в спину Гомолко, говоря что-то Егоровой, и ее озабоченный, каркающий ответ.

За лагерем начинался ромашковый луг, река огибала этот лагерь с другой стороны, и ветер иногда приносил сырую свежесть от воды.

– Я не пойду больше туда, – сказал Виктор, глядя поверх ее головы. – Не нравятся мне твои артисты, нервные все какие-то…

То ли от травы, то ли оттого, что рядом шумит, разгоняя воздух, осинник, ветер скользнет горячо по коже и катит дальше к лесу неуловимой травяной волной в пахучий, терпкий, живучий простор.

Как давно этого не было, будто жила под каким-то куполом, затхло и отгороженно, и чем занималась, зачем жила в таком заспанном, стылом состоянии…

Виктор сел на траву, уперся крепким подбородком в колени, задумавшись, смотрел на нее прозрачными, с рыжим крапом глазами.

«Молодой он, – подумала она. – Какой молодой…»

Сняла босоножки, обошла его вокруг, всей кожей слушая упругую траву, легко, со сладкой силой потянулась, подняла плечи, изгибая над головой руку, рожденным внове, счастливым и точным движением…

* * *

– …Движение, – бормотала Заслуженная, с досадой глядя в окно, – движение. – Обернувшись к Анне, словно грозила коричневым пальцем. – Душенька, ищите движение, ловите, ловите его. Помните! Они же не говорят, они движутся. У них свой язык. Богом каждому… каждому дан. Ежа работаешь, где у тебя еж? Вот смотри. Вот он. – Заслуженная опустила голову, выгнула горбиком шею, коротко и быстро заработала у лица руками. – Вот он. Ш-шу-шу, пошел. Нос-лапка, сзади, как у медведя… Во-во-во, шу-шу. Торопыга, дремучий, осторожный, хитренький. Шу-шу-шу. В лист, в лист мордашкой… Уф! Повтори. Возьми куклу.

Анна деревянными руками брала куклу…

– Срам, срам, – отдуваясь, говорила Заслуженная. – Какой день бьемся. Можно подумать, что ты, как у папы с мамой родилась в квартире с кафелем, так и прожила там жизнь. А живое ты только на картинках видала, а? Ты почему не смотришь кругом? Думаешь, в куклы играть просто?

Работали они уже вторую неделю, вдвоем, вечерами, в большой репетиционной комнате. На общих репетициях Анна терялась, слабела, повторяла неточно, словно деревенела вся. Режиссер молчал, иногда давал короткие советы. Успокаивал так: «Работай. Посмотрим».