Страстотерпцы

Долго смотрел на дивное «Успение Пресвятой Богородицы». В черно-золотой ризе почила Матерь Господа. Кругом стояли ученики, а посредине иконы Иисус Христос, принявший душу Матери. Выше, на золотом небе, в тёмно-синих кругах вечности, на своём Престоле восседала Благодатная, и сей круг вечности несли серафимы, а всё пространство иконы было заполнено «Ангелами и великими подвижниками, встречающими Царицу Небесную.

Короткой была молитва святейшего:

   — Богородица, пошли сил достойно донести мой крест до моей Голгофы.

Поцеловал икону, заплакал. Возвёл очи к образу святителя Филиппа, митрополита московского и всея Руси.

Невысокая митра, саккос святительский в чёрно-белых крестах. Правая рука сложена для двоеперстного знамения, в левой Евангелие.

Встало перед глазами прошлое, как явь: поход за мощами, пришествие в Москву, поставление в патриархи{43}... Глядел на персты святителя.

   — Неужто отвернулся от меня... за троеперстие?

Непроницаемо смотрел на Никона Филипп. Не по себе стало. Святитель пострадал, защищая народ от кровожадного царя. А ради чего распря с Алексеем Михайловичем? Ущемили гордыню?

Не позволяя согласиться с ничтожеством происшедшего, встрепенулся, как конь. Будто пришпорили!

   — Не малая распря! Во всём были едины, в одном не сошлись: чья власть выше, мирская или духовная?

У царя ружья, царь одолел. Не понимает, бедная голова, самого себя одолел! Лить кровь, колесовать, а потом без передыху церковные дела теми же руками-то устраивать?! Один приказ палачу, другой архиерею? Царь-горемыка!

Упал перед иконами, гоня прочь помыслы, не достойные молитвы.

Молился, как встарь. Как в Анзерском скиту, ничего не испрашивая у Господа для себя. Троицу славил, Творца, Искупителя, Духа Святого, Матерь Божию...

Спать не ложился.

Сам пошёл к звонарям, приказал благовествовать.

И взрокотал большой колокол, воспели песнь средние гласами херувимов, малые как счастливые дети — трезвонили серебряно. Ласточек захотелось.

Архиепископ Арсений прислал к святейшему стрелецкого полковника: пора ехать.

Никон не велел отвечать ни полковнику, ни архиепископу.

Литургию служил патриаршию. Знал: это его последняя патриаршая служба.

На заутрене исповедался, совершил над собою таинство елееосвящения, помазал елеем братию.

Архиепископ Арсении и оба архимандрита, Сергий и Павел, явились в церковь.

Хор пел по-гречески киевским распевом. Архиепископ послал спросить Никона:

   — Чего ради благовестили?

   — Готовлюсь к Царю Небесному, — ответил патриарх.

   — Не скоморошествуй! — закричал Сергий. — Тебя великий государь ждёт!

Никон подозвал Памву, шепнул:

   — Выкинь крикуна, святой отче!

К Сергию подошли пятеро иноков, попросили выйти из церкви. Оробел. Ушёл. За Сергием последовали Арсений и Павел.

Закончив литургию, Никон вышел на амвон, сказал поучение.

Говорил долго, с надеждой и впадая в отчаяние. Все понимали: это последнее слово патриарха. Благословил, кинулся в алтарь, но вернулся.

   — Милосердный Господь не открывает нам, грешным, будущего. Не ведаем, что будет завтра, через час, через единое мгновение. Но сердце-то бьётся... Ибо с нами Господь в наш жестокий час. Потому и предчувствуем, что с нами станется. Но что бы ни сталось, мы имеем от Господа бесценный дар — хранить в памяти минувшее.

Чья-то воля, добрая или злая, разлучает человека с дорогими его сердцу людьми, но нет такой власти — ни на земле, ни на небесах, — которая могла бы лишить нас воспоминаний. Разве что Господь разум отнимет. Я уношу в моём сердце все лучшие дни, прожитые с вами, братия. Все наши деяния были на благо православия. Немало сделано руками нашими, а принял ли Господь наши молитвы, мы узнаем на небе.

Слеза покатилась по щеке святейшего.

— Братия! Не хочу пророчествовать! Но коли будет вам тяжело, голодно и холодно, — не покидайте монастырь. Терпите. В испытании открывается любовь Господа, а наша, ответная, — в терпении. Не тяжело терпеть, когда любишь. Не страшно пострадать, братия, за истину, ради любви.

Поклонился в пояс, другой раз — до земли, в третий — хотел, видно, на колени опуститься, но только наклонил голову.

Иноки, отирая лица, запели грозное и величавое: «Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут».

21

Никон прилёг отдохнуть после долгого служения, но снова явились царские посланники. Говорил Сергий:

   — Что ты нас здесь держишь? Ни отказу, ни приказу!

   — Я тебя не слушаю, — сказал Никон, не взглянув на архимандрита, повернулся к Арсению: — По какому делу звал меня великий государь?

   — Ты же знаешь, святейший, по какому. По соборному. Если не пойдёшь, мы пошлём известить великого государя.

   — Слава Богу, я приготовился. Иду.

   — Прикажешь выступать?

   — Где же мне приказывать? Приказывать вы горазды.

Арсений и архимандриты ушли, погрузились в сани, но патриарх не показывался. Послали спросить, долго ли ждать. Ответили: почивает.

Уже синева ложилась на снег, когда Никон сел в сани.