Страстотерпцы

   — У греков белые клобуки.

   — А у меня чёрный, монашеский. А херувимы — патриаршие! — воскликнул Никон. — Про две панагии спрашиваешь? С одной с патриаршества сошёл, другая — крест, в помощь себе ношу.

   — Ты говорил, наш греческий номоканон[46] еретический, назови эти ереси и приложи руку.

   — Сам говорил: архиерею клясться нельзя, — вяло огрызнулся Никон.

   — Значит, ересей в книге нет, коли молчишь! — Кир Макарий подался телом вперёд. — Скажи, сколько епископов судят епископа и сколько патриарха?

   — Епископа судят двенадцать епископов, а патриарха — вся вселенная.

   — Что же ты один низверг Павла Коломенского?

Царь взял свитки вселенских патриархов, открыл перед Никоном.

   — Веришь ли ты вселенским патриархам? Смотри, эти грамоты константинопольский и иерусалимский патриархи подписали своими руками. Кир Паисий и кир Макарий пришли в Москву с их согласия.

   — Я не знаю рук вселенских патриархов. Эти грамоты, может, честные, а может — басня.

   — Это истинные подписи! — закричал во гневе Макарий.

   — Ты здесь широк! — сказал ему Никон. — А вот как-то дашь ответ перед константинопольским патриархом?

   — Тебе вся истина ложь! — шумели участники собора. — Царя судишь! Вселенских патриархов бесчестишь!

Никон повернулся к царю:

   — Не я, Бог тебя судит. Ни в чём тебя не виню. Я узнал на избрании своём, что ты, государь, будешь ко мне добр только шесть лет, а потом я буду возненавиден и мучен. Так всё и сталось.

Алексей Михайлович побледнел.

   — Святые патриархи! — обратился он к судьям. — Допросите его, от кого это пророчество?

Патриархи повторили вопрос, но Никон стоял, опустив глаза, молчал.

Тут нашёлся Иларион Рязанский:

   — Он горазд стращать. Сказывал, что видел звезду метлою, и от того будет Московскому государству погибель. От какого духа то предсказание?

   — И в прежние времена такие знамения бывали, — ответил Никон, понимая, что молчать больше нельзя, в ведовстве обвинят. — Авось на Москве-то и сбудется. Господь пророчествовал на горе Елеонской о разорении Иерусалима за четыреста лет.

   — Уж не с Господом ли себя равняешь?! — воскликнул царь.

   — Слова не скажи! За всякое моё слово цепляются!

   — Знать, слова у тебя такие.

   — Господи! — воскликнул Никон. — О любви Твоей радел, а пью из чаши зла!

Никон подошёл к большому кресту, с которым у стены стоял монах Марк, поцеловал раны Христовы.

Царь быстро подошёл к Никону, взял из его руки чётки и, перебирая, тихо говорил, глядя собинному другу в бороду:

   — Ты скажи патриархам, зачем перед отъездом к нам на собор исповедался, соборовался, причащался, аки к смерти готовился? Скажи, ради какой любви учинил сие? От тебя, Никон, мне давно уже одни бесчестья да зазор.

Никон взял чётки за край, слегка потянул, и царь невольно поднял глаза. Взоры встретились.

   — Я жду бед и смерти.

   — Клянусь! — воскликнул Алексей Михайлович, повернувшись к иконам. — Даже в самых худых мыслях не было у меня причинить Никону худое. Прежде ты был нам истинный пастырь, а я и малое добро не забываю.

   — Малое ты не забываешь, а вот большое быстро забыл.

   — Клянусь! — царь поднял руку, чтобы сотворить крест.

Никон удержал царскую руку.

   — Благочестивый самодержец, не возлагай на себя клятв, не клянись, что не имеешь в помыслах навести на меня злые беды и скорби. Быть им, быть зело лютым!

   — Зачем ты писал Дионисию о наших неурядицах? На весь белый свет трубил! — закричал вдруг яростно Алексей Михайлович.

   — А зачем ты приказал огласить моё письмо? Что духовно, то тайно. Клянёшься: не готовил мне казни и смерти, но я девятый год пью из горькой чаши, из чаши зла, тобою мне подносимой.

Кир Макарий тотчас приказал забрать крест:

   — Этот обычай ты, Никон, взял у латинян. Уж коли обличаешь Рим, так не соблазняйся римскими заведениями.

Чтобы направить суд в нужное русло, кир Паисий снова поднял вопрос об отречении, давал секретарям время написать судебное постановление, а потом прекратил бесполезный спор:

   — Написано: по нужде и дьявол исповедует истину, Никон же истины не исповедует.

Приговор вселенских патриархов был короткий, но убийственный. Первая вина: патриаршие свитки, подтверждающие их истинность и право вершить суд, назвал баснями. Вторая вина: Кормчую греческую книгу, по которой правят суд, назвал еретической. Третья вина: собор и всех православных христиан причислил к еретикам. Четвёртая вина: Павла, епископа коломенского, изверг без собора. Пятая вина: архиерейский сан снял с себя своей волей и говорил: «Недостоин».

По винам и расправа.

Радость клокотала в горле Илариона Рязанского, когда зачитал он последнюю строку приговора: «Отселе не будеше патриарх и священная да не действуеши, но будеши яко простой монах».

Никон молча, смиренно поклонился царю, патриархам, собору. Постоял, ожидая приказаний, но власти молчали. Тогда он повернулся и пошёл из царских палат, чтобы никогда не подниматься по ступеням Красного высокого крыльца.

На Лыковом дворе Никона нетерпеливо ожидал иеромонах Павма.