Страстотерпцы

   — Батька, скажи, как мне ходить эту зиму, в рубашке али по-старому? Я в платье облёкся по нужде. Ищут меня. Я ведь у Илариона в Рязани под началом, на дворе его сидел. Редкий день, когда плетьми меня не потчевали. В железах держал, к таинствам Никоновым приобщая. Веришь ли, батька, до того умучил, что я изнемог. В одну из ночей, без сил, без души, заплакал, не ведая спасения, взмолился: «Господи! — говорю. — Не избавишь меня от Илариона, осквернят, погибну...» Поплакал, поголосил, а железа-то все и грянули с меня, и дверь отперлась. Я Богу поклонился да и пошёл. Ворота тоже отворены. Я на дорогу, к Москве-матушке напрямик. Тут уж и рассвело. Смотрю, трое на конях. Проскакали мимо, будто и нет меня. А я бреду себе, на Христа надеюся. Они уж навстречу скачут. Лают: ушёл, блядин сын, где его возьмёшь!.. Говори, батька, опять ли мне мучиться пойти в Рязань, босым и голым, али в платье в Москве потихоньку жить?

   — В платье живи, таись, — решил Аввакум. — Они на расправу быстрые, а твоими молитвами мир стоит.

Подошёл Иван к продушине.

   — Благослови, батюшка... Житие, какое ты писал в Угреше, Лука Лаврентьевич нашёл. У него, у Луки Лаврентьевича, столбцы хранятся.

   — Слава Богу! Благословляю тебя, Иван. Возьми-ка деньги. Вам в миру жить. Брата не оставляй.

   — Благослови, батюшка! — подошёл Прокопий.

   — Благословляю. Как со мной царь обойдётся, не ведаю. Никона в Ферапонтов монастырь услал, а меня, должно быть, в Пустозерске уморят. Они ведь на глазах убивать стыдятся — праведники! — тайком душат... Вы потом к матери ступайте. Храните старость её. Сестёр замуж выдайте, Афоню научите грамоте. Ну, с Богом! Как бы глазастые вас не углядели, а рукастые не сцапали. Служите Господу с веселием, идите пред лице Его с восклицанием!

И было видно сыновьям, как ласковы, как строги, как горестны очи непокорного земным владыкам их родимого, их любимого батюшки.

2

Вот уже третий час ждал великий посол Московского царства, щацкий наместник, окольничий Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин великого комиссара Речи Посполитой жмудского старосту Юрия Глебовича.

Писари, всяческая прислуга были на месте, прибыла охрана польских комиссаров, вестовые.

Русские послы терпеливо сидели за своими столами, даже не беседуя друг с другом. Наконец комиссары изволили прибыть.

Глебович, войдя в палату для переговоров, поздоровался как ни в чём не бывало. Ордин-Нащокин ответил дружелюбно, ласково, не приметив оскорбительной небрежности поляков. Предложил:

   — Рассмотрим сегодня статьи восемнадцатую и девятнадцатую об отношении наших государств с Турцией и Крымом.

Глебович не ответил, подозвал к себе начальника охраны:

   — Полковник! Ваши жолнеры и гусары в полном составе должны сегодня покинуть Андрусово.

Сказано было громко, вызывающе.

   — Да, господа послы! — обратился Глебович к русским. — Нет никакого смысла обсуждать статьи о Турции, о Крыме, ибо татары — наши самые верные союзники.

   — Я думаю, — возразил Ордин-Нащокин, — дружба московского царя и короля Речи Посполитой предполагает союз от нашествий турок и крымцев. Наш камень преткновения — Киев, но мы просим его не на веки вечные, на пять лет.

   — А Динабург?

   — На всё время перемирия.

   — Я получил указ сейма, — объявил Глебович, — нам, комиссарам, разрешено уступить Смоленское и Северское воеводства. Земли за Днепром, на переяславской стороне, которые теперь заняты польскими хоругвями, отходят на имя короля. Запорожья нам уступить тоже никак нельзя. Мы собираемся пресечь казачью вольницу в Сечи. Киев вы должны вернуть безотлагательно, а также и Динабург со всеми землями. Они собственность польской короны.

   — Я что-то не помню, чтобы мой государь проиграл войну вашему государю, — возразил Ордин-Нащокин. — Почему вы, господа комиссары, решили разговаривать с нами, повелевая?

   — Мы уже восемь месяцев тратим попусту слова! — вспыхнул Глебович. — Настало время действовать. Выбирайте: или перемирие на двенадцать лет на наших условиях, или война. Предупреждаю, война будет кровопролитная, на помощь его величеству королю Яну Казимиру пришёл хан Адиль-Гирей.

   — Ваша милость, позвольте нам обсудить сие заявление. — Ордин-Нащокин отвесил поклон польской стороне.

   — Довольно ли вам будет полчаса? — спросил не без сарказма Глебович.

   — Довольно.

Богдан Иванович Нащокин, дьяк Григорий Богданов поднялись вслед за Афанасием Лаврентьевичем. Прошли через сени в холодную избу.

   — Они хотят сорвать переговоры! — запаниковал Нащокин.

   — Хан на Украине. Глебович пользуется выгодным для поляков положением дел, — спокойно сказал Афанасий Лаврентьевич.

   — Ещё неизвестно, кого хан ограбит, нас или, может быть, своего друга короля, — усмехнулся дьяк Богданов.

   — Нам необходимо выиграть время, — сказал Афанасий Лаврентьевич. — Уводя охрану, они явно показали, что немедленно прекращают переговоры. Как задержать их?

   — Напомним ясновельможным панам об их присяжной записи! — предложил дьяк.

   — Договор от 29 мая! — поднял вверх палец Ордин-Нащокин. — Верно, на соглашении о безопасности послов стоит подпись самого Глебовича.