Страстотерпцы

Кир Паисий, быстро переговорив с Макарием, с Лигаридом, объявил:

   — Собор прерывает заседания на два дня. Пусть каждый из участников представит своё мнение о приоритете власти, какая есть первая и высшая, духовная или мирская?

Алексей Михайлович, узнавши о скандале, тотчас позвал Дементия Башмакова, накричал:

   — Почему бунтовщики на свободе гуляют? Тати в доме моём, а вы и ухом не ведёте. За что милую вас, за что осыпаю благодеяниями? — И утих, устыдился гнева, сказал просительно: — Дементий, уговори строптивцев не перечить.

   — Великий государь, они же архиереи! — почесал в затылке начальник Приказа тайных дел.

   — Моли Бога, что не протопопы! — снова сверкнул глазами Алексей Михайлович.

Следующее заседание собора состоялось в день поклонения честным веригам апостола Петра — 16 января.

Митрополита Павла и архиепископа Илариона на заседание не пустили, но русское священство не дрогнуло. На защиту двух мечей — один меч царский, другой духовный — встали архиепископы и архимандриты.

Читал письменные мнения соборных старцев Лигарид, не знавший русского языка. Наспех переведённые, произвольно выдранные фразы из сочинений он изрекал по-латыни. Эти же места для патриархов переводили на греческий язык, а для собора, не обращаясь к подлинникам, с латыни и с греческого. Действо превратилось в бесконечную, в бессмысленную тарабарщину, прерываемую время от времени пламенными речами Лигарида.

Русские архиереи терпели, дожидались позволения говорить. Оказалось, в знании текстов Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Иоанна Дамаскина и русские пастыри грекам не уступают. Пух и прах летел от витиеватого пустословия газского митрополита, но он снова и снова растекался словесами, и стало понятно — сие многоречие умышленное: греки собираются заговорить русских, взять измором.

   — Ах ты услужливый жидовин! Ах ты, змей девятиязыкий! — брякнул в сердцах архиепископ вологодский Симеон и, поднявшись, потребовал ответить только на один вопрос: — Для чего ты, владыко Паисий, сделал обрезание Иоанну Златоусту? Уж коли приводишь святое слово, так приводи полно. Изречение Златоуста о власти начинается не как у тебя. Начинается оно иначе: «Священство, которое столько превосходнее всех других достоинств, сколько дух превосходнее тела». Этими словами положено начинать изречение святого отца, ибо из этого слова Златоустого яснее солнца явствует: степень священства выше царской степени. Не стыдно ли тебе, архиерею, унижать сан священства? Ради какой корысти превозносишь ты права самодержавных?

   — Я понимаю страхи, вас обуревающие! — ответил Лигарид, умными глазами окидывая собор. — Вы страшитесь будущего. Некий новый государь, сделавшись самовластным и соединяя самоуправство с самозаконием, может поработить Русскую Церковь. «Нет! Нет! Нет!» — восклицаю я трижды. У доброго царя сын будет ещё добрее... Он будет иереем и царём! Ах, какие взгляды вы на меня бросаете! Так бы и съели! Оглянитесь! Пронзите глубины прошлого духовными очами. Был великий Рим, был великий Египет. Их величие покоится на одном: кесарь и фараон соединяли в себе власть священства и царства.

   — Дал бы языку своему отдохнуть! — грубо оборвал Лигарида суздальский архиепископ Стефан. — Требую объяснить, для чего ты привёл слово Иоанна Златоуста, выбросив суть изречения?

Архимандрит Новоспасского монастыря Иосиф обратился к патриархам от имени всего собора:

   — Святейшие! Пусть газский епископ ответит всем нам, не яснее ли солнца высказывается здесь искомое: престол святительский выше всякого другого престола, а следовательно, и самого царского достоинства.

Лигарид согласился ответить коротко, но принялся громоздить изречение на изречение. Его прерывали, повторяли вопрос, и наконец антиохийский патриарх Макарий закрыл заседание ввиду позднего времени.

   — Да они все Никоны! — рассвирепел Алексей Михайлович, выслушав отчёт Дементия Башмакова о речах русских священников. — А чем заняты Павел с Иларионом?

   — Оба в церквах служили, молились.

   — Допроси-ка ты их, нет ли сговора у них с соборными старцами? Но хотят ли они умаления царского венца?

Ох, ох! Русские поговорки не для красного словца. От сумы да от тюрьмы не зарекайся.

Большой любитель поучить горемык в застенке, Павел Крутицкий, доставленный в Приказ тайных дел, разрыдался, повалился на пол, умоляя Башмакова донести государю, что он, неблагодарный слуга, много виноват перед царским величеством и вину свою приносит.

   — В чём же твоя вина? — спросил Дементий.

   — В глупости да в гордости. Каюсь и молю о прощении. Но я не великому государю выказывал непослушание — греческим архиереям! Судят, не ведая русской жизни...

Архиепископ Иларион перед Башмаковым не дрогнул.

   — За мной нет вины, — сказал он грозному начальнику всех тайных государевых дел. — Я с самодержцем не спорю, я спорю с равными мне архиереями.

Башмаков приказал привести Павла.

   — Был ли у вас сговор против его величества?

   — Мы, сговариваясь, обличали Никона! — ответили архиереи. — Мы послушны великому государю.