Стратагема ворона

Единственной причиной, по которой Джедао не запомнили по сражению при Свечной Арке, – в котором он победил, невзирая на преимущество противника восемь к одному, – была устроенная им бойня.

– Вы сами сказали, что гекзархат весьма обширен, – заметила Кируев. – Восемь к одному – это пустяк по сравнению с тем, что вам противостоит на этот раз. Сам термин «численное превосходство» и близко не описывает ситуацию.

– Все так говорят. И потому гекзархи держат население мёртвой хваткой.

Надежда, всколыхнувшаяся в душе Кируев, была нелепой. Как Джедао мог надеяться организовать восстание по всему гекзархату? Как снова и снова доказывали еретики, бунтовать легко. Другое дело – сформировать жизнеспособное правительство-преемник. И все же ей хотелось согреться этой надеждой: доказательством того, что она ястреб-самоубийца.

Джедао поднялся, не столько грациозно, сколько деловито, и встал перед Кируев. Неудивительно, что он был легендарным дуэлянтом в своей первой жизни – у него была безупречная, уравновешенная осанка. Он пристально, без улыбки посмотрел на Кируев сверху вниз.

– Скажите мне, что я должен сделать, – сказал он, как будто не успел до этого изложить все свои преимущества.

Сердце Кируев сжалось.

– Сэр, – проговорила она так же твердо, как всегда. – Я не смею строить предположения.

– Только не говорите, что вам не надоел этот бесконечный еретический бег по кругу. – Его слова говорили об одном. Его глаза, теплые и безжалостные, словно пепел, – совершенно о другом. Он протянул руку, как будто желая коснуться лица Кируев.

Она знала, к чему всё идёт. Её разочарование в Джедао оказалось почти таким же сильным, как желание. Тем не менее фраза была достаточно двусмысленной, чтобы её можно было истолковать как простое замечание. И у неё была защита, позволенная даже кадету-птенцу. Она молча уставилась на Джедао и стала ждать, как он поступит.

За всю свою жизнь Кируев ни разу не побывала в удачных отношениях. Она ни с кем не встречалась, пока ей не исполнилось тридцать, а замужем была всего лишь единожды, недолго, и это был весьма унылый опыт. Может, всё началось даже раньше, с сентиментальной музыкальной поэмы для альта, которую она сочинила в четырнадцать лет, да так никому и не сыграла. (Но до сих пор помнила каждую ноту.)

Если поразмыслить как следует, тот брак с самого начала был катастрофой. Ей было тридцать семь, она благоговела перед красотой и элегантностью певицы Досвейссен Морессы, перед её способностью двусмысленно шутить на инженерную тематику, не говоря уже о её ослепительной улыбке в ответ на каждый подарок. Больше всего Морессе понравилась музыкальная шкатулка, которую Кируев для неё восстановила: с изящными декупажными тиграми снаружи и заводными фигурками, изображающими бесконечную охоту, внутри.

Моресса и Кируев встречались несколько месяцев, а потом заключили брачный контракт на год. Всего лишь год – жалкий срок для семейных отношений. Но они остыли уже через пять месяцев. Кируев была изначально убеждена, что они действуют разумно и строят что-то прочное. Кто бы мог подумать, что консервативный подход в романтических делах закончится так плохо? Но тот факт, что они редко обсуждали долгосрочные планы, даже после того, как испытали близость, должен был предупредить её о грядущих неудачах в серьезных вопросах.

Забавно, что спустя много лет Кируев не могла вспомнить, какая ссора в конце концов положила конец их отношениям, отчасти потому, что эта тема лежала где-то в стороне от тайных эмоциональных течений. Моресса всегда говорила спокойным голосом, но во время того последнего разговора её лицо кривилось от разочарования. «Даже когда ты смеешься, ты никогда не улыбаешься!» – в конце концов выпалила она.

«Понятия не имею, о чем ты», – ответила Кируев, тоже очень спокойно. Ложь распахнула пропасть между ними. После леденящей душу паузы Моресса развернулась и вышла. Остаток ночи Кируев сидела и смотрела на фигурки и драгоценности, разбросанные по всей квартире и внезапно утратившие смысл. Моресса не вернулась. С того раза и до конца брака (до конца жизни) они общались лишь однажды, чтобы обсудить какой-то нюанс общих финансов, на который обеим было наплевать. И даже тогда они не встретились лично.

Кируев не рассказала матерям об этом фиаско, что потребовало немалых усилий. Они бы невыносимо ей сочувствовали, винили во всем Морессу. На самом деле единственным проступком певицы было то, что она сказала правду.

После этого Кируев взяла за правило намеренно саботировать все свои отношения, выбирая негодных партнеров на том основании, что лучше так, чем делать то же самое неосознанно. Больше всего Кируев было стыдно за тот раз, когда она выбрала мужчину-беженца, который снова и снова умолял её покинуть Кел и заняться чем-то безопасным. Кируев даже помыслить не могла о том, чтобы отказаться от карьеры, в особенности ради любовника, который раздражал её почти с самого начала. Он постоянно напоминал о том, что Кируев занята умножением количества беженцев – в те периоды, когда не умножает количество сирот и трупов.