Стратегии гениальных мужчин

«Кондуитт: Не можете ли вы вспомнить, как изготавливали ваш телескоп?

Ньютон: Я сделал его сам.

Кондуитт: Где же вы взяли инструменты для этого?

Ньютон: Я сделал их сам… если бы я ждал, что кто-то сделает за меня инструменты или еще что-нибудь, я бы никогда ничего не создал…»

Из бесед Ньютона с Кондуиттом

В течение тридцати лет затворнического пребывания в Кембридже Исаак Ньютон написал лишь одно личное письмо. Да и оно, пожалуй, было написано с целью некой разгрузки мозга и отвлечения от какой-нибудь сложной научной задачи. Это были годы изумительного и непонятной для обычных людей консервации, или даже отступничества: отгородившись от человечества непроницаемой стеной отчуждения и отвергая принятые обществом негласные нормы общения, Ньютон неутомимо, с невероятной болезненной одержимостью вел неустанный поиск ответов на вопросы, порой казавшиеся внедрением в область фантастики. Впрочем, диковатое отшельничество будущего великого ученого было своеобразной мимикрией в людском мире: он как бы маскировался, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания. В этот самый плодотворный и самый отверженный период жизни он не только отказался от необходимости общения с людьми, но и даже свел до крайнего минимума посещение церкви, а также время на приемы пищи и сон. Для жителя Европы XVII века, к тому же весьма обремененного пуританской системой ценностей, такое решение было не просто невероятно смелым – оно свидетельствовало о необыкновенной склонности разума, развивающегося на опасной грани с паранойей.

В чем причина столь, казалось бы, жестокого обхождения с собой? Мир Ньютона, как, впрочем, мир практически любого гения, в высшей степени напоминает сложное движение канатоходца: нужно двигаться вперед, чтобы избежать падения. Бесконечное балансирование человека, не научившегося общаться с себе подобными и обратившегося к многогранному и непознанному миру природы, являлось скорее психологическим заслоном, щитом от стрел искушенного обывателя, чем сознательным намерением совершить научную революцию. Точнее, осознанность действий и, тем более, их жесткая продолжительная мотивация пришли потом, когда в результатах проявился высший смысл этой деятельности. Пожалуй, есть все основания полагать, что на первых порах создатель классической механики лишь совершал бегство от реалий, даже не подозревая, какую степень научной актуализации он сумеет пробудить в себе. В любом «нормальном» обществе он был бы тотчас признан сумасшедшим, поскольку действия и сам способ обитания Ньютона казались вопиющей социальной аномалией. С такими людьми окружающие начинают считаться лишь при наличии материализованных атрибутов их деятельности – неоспоримых плодов, являющихся доказательствами социальной состоятельности. Не важно каких, но всегда обязательно весомых для общества определенного исторического периода. Не таких ли плодов интуитивно искал Исаак Ньютон, когда стал медленно погружаться в бездонные шахты знаний и открывать скрытые завесой тайн законы природы? Может быть, он искал простого человеческого признания, но, неожиданно попав в гигантский чертог высших ощущений и познав превосходство над остальным миром, уже не стал искать обратного пути из вечного лабиринта? Внезапно обретя предназначение и четкий смысл жизни, этот человек, даже не доросший до уровня обывателя, вдруг перешагнул незримую мрачную пропасть и оказался у подножья Олимпа, где восседали гении науки. Безусловно, можно сколь угодно долго говорить об историческом моменте, заключавшемся в желании британской короны любой ценой продемонстрировать свое превосходство. И в том числе в научных достижениях, что объясняет резкое возвышение Ньютона в глазах современников. Но на самом деле это вторичный фактор: подобные находятся всегда, когда внутренние усилия и мужество отверженных рождает новую могучую личность.