Стратегии гениальных мужчин

Когда, к примеру, ему понравилась молодая жена друга – поэта Поля Элюара, он без колебаний завел с ней роман, нисколько не беспокоясь о том, насколько глубокой может оказаться душевная рана ближнего. Похоже, что и позже он был весьма неравнодушен и ко второй жене поэта, молча взиравшего на действия друга-живописца. Отношение к женщинам – особая глава жизни мастера. Или, лучше сказать, совершенно отдельная и весьма красноречивая часть его отношения к миру. Зажигаясь дикой пламенеющей страстью почти мгновенно, словно новогодний бенгальский огонь, Пикассо после завоеваний женских сердец нередко разбавлял заботливость и нежность довольно грубыми выходками, подавлял их всех своим гигантским самомнением и демонической энергетикой. Он уничтожал женщин, отталкивая и раня их, так же внезапно и основательно, как и притягивал. Его многочисленные любовницы часто становились жертвами головокружительного, бушующего, но всегда не слишком продолжительного и фатального полета с этим обольстительным, но предельно опасным дьяволом в облике художника, в конце концов с невинной улыбкой наносящим смертельные удары своим любимым. Наиболее ярким выражением его отношения к дочерям Евы, и к жизни вообще, стала картина «Минотавр, похищающий женщину» (1937 г.), где он изобразил себя существом, способным брать власть.

За всю свою жизнь Пабло Пикассо сменил потрясающее количество спутниц жизни, и всякий раз новая пассия оказывалась моложе предыдущей. От многих из них он имел детей, но привязанность к ним была скорее проявлением долга, во всяком случае по его шкале ценностей дети находились много дальше работы. Пикассо жил для себя, требовал, чтобы мир вращался вокруг него, и иногда создается впечатление, что он действовал как энергетический вампир, впитывая щупальцами живительную сочность молодости и упругости, чтобы использовать для рождения нового всплеска вдохновения и получения права новой жизни в своем стремительно меняющемся искусстве. Нет сомнения, что женщины питали его творчество, и, часто осознавая это, они были довольны своей ролью «увековечивания» собственных образов рядом со всемирно известным художником-гением. Пикассо же, без стеснения называя своих любовниц то «богинями», то «подстилками», заботился о том, чтобы они в равной степени чувствовали себя и теми и другими. В сущности, он никогда и не скрывал, что никто для него не может занять в сердце такое же прочное и основательное место, как его искусство. Хотя зачастую в общении со своими спутницами он находил и успокоение от внешнего беспокойства и нередких приступов меланхолии. «Ничто так не похоже на пуделя, как другой пудель, то же самое относится и к женщинам», – не раз говорил художник в минуты откровений, и этим лишь подчеркивается его самозабвенная и неизменная единая страсть – к идее, выражавшейся в самореализации в искусстве. Своей работе он приносил в жертву все, и своих любимых в первую очередь. Даже мать живописца, после того как он представил ей накануне свадьбы свою первую жену – русскую балерину Ольгу Хохлову, по словам самого Пикассо, в порыве эмоций воскликнула: «Я не верю, что с моим сыном женщина сможет быть счастлива. Он озабочен только собой».

Но «питался» Пабло Пикассо не только от женщин. Он настойчиво и виртуозно умел окружать себя лучшими современниками, в основном поэтами и писателями. Словно паук, он изобретал для них пленительные и завораживающие сети своей хитроумной паутины, чтобы принять живительные силы в свои липкие объятия. Они, в конечном счете, создавали язык живописи Пикассо, который сам плотоядный мастер умело подхватывал и развивал. Но конечно же, он не принимал чуждые формы, не пленялся взглядами теоретиков, отвергая все неприемлемое для чувствительной художественной интерпретации. Он лишь подпитывал себя новыми идеями, скрупулезно отбирая крупинки чужих полуфабрикатов для собственной новой идеи. Оставаясь всегда самим собой, он виртуозно эксплуатировал окружающих. Даже тех, кого Пикассо обожал, как, например, Матисса. Он либо заманивал его к себе, либо наведывался к нему сам. Но и его, и очень многих других, часто известных современников, живописец откровенно использовал, всегда больше беря, чем отдавая. «Я не даю, я беру», – заявлял он не однажды.

Некоторых, чьи имена уже были легендами, он зазывал на встречи, чтобы в конце концов внутренне подняться над ними и провозгласить триумф собственного имени. Так было, например, с Шагалом или Чарли Чаплином. Порой признавая мастерство других (как, например, способность Матисса управлять цветовой гаммой), Пикассо всегда заботился только об одном – утвердить себя хотя бы в собственных глазах как самого лучшего, самого великого и самого оригинального.