Стратегия. Логика войны и мира

Современное отношение к жизни, смерти и боевым потерям не сводится к реакции родственников и друзей тех, кто проходит действительную военную службу. Это отношение разделяет все общество везде и всюду (кажется, его разделяла даже советская элита), так что налицо крайнее нежелание мириться с возможными потерями, которые стали гораздо значимей, чем во времена, когда общая численность населения была, пожалуй, куда меньше, но семьи куда больше. Что же тогда сказать о войне в Персидском заливе — или, если угодно, о войне, затеянной Британией ради отвоевания Фолклендских островов? Разве опыт этих войн не подсказывает гораздо более простого объяснения? А именно — все зависит от предполагаемой важности предприятия, от объективной стоимости того, что ставится на кон, или (что более реалистично) — от способности политических лидеров оправдать необходимость войны. В конце концов, даже во время Второй мировой войны военнослужащие горько сетовали, если их отправляли на фронты, которые считались второстепенными, и быстро присваивали им эпитет «забытые» (почти официальное название Бирманского фронта в 1944 году). Конечно, сражениям и связанным с ними жертвам противятся тем сильнее, чем менее убедительны официальные оправдания. Поэтому может показаться, что новая семейная демография и проистекающий из нее «мамизм», по большому счету, не относятся к делу, и важно лишь то, что было важно всегда: значительность интересов, которые ставятся на кон, политическая оркестровка события и лидерство.

В этих возражениях, несомненно, есть некий резон, но они не вполне убедительны. Прежде всего, если жизни людей можно подвергать опасности в ситуациях, занимающих выдающееся место на национальной сцене, то лишь в тех случаях, когда кризис достиг крайней остроты, то есть либо при непосредственной угрозе войны, либо когда она уже идет. А это само по себе исключает наиболее эффективное применение силы — скорее раньше, чем позднее, скорее в меньших масштабах, чем в больших, скорее для того, чтобы предотвратить эскалацию, чем для того, чтобы действительно воевать.

Еще важнее другое: использовать силу лишь тогда, когда налицо убедительное оправдание тому, подходит скорее малым государствам, подвергающимся угрозе. Для великой державы это слишком стеснительное условие. Великая держава не может быть таковой, если не выдвигает всевозможных притязаний, выходящих далеко за рамки ее непосредственной безопасности, чтобы защитить своих союзников и клиентов, а также отстоять другие интересы, не являющиеся для нее жизненно важными. Поэтому она должна идти на риск войны с целями, которые вполне могут быть неясными, — возможно, в малоизвестных отдаленных землях, в таких ситуациях, когда воевать она не вынуждена, но сознательно делает такой выбор.

Несомненно, даже сегодня выдающиеся усилия исключительно решительных лидеров, искусных в политическом руководстве, могут соответственно расширить область свободы их действий, отчасти преодолевая нежелание идти на жертвы. Именно это случилось и во время войны в Персидском заливе в 1990–1991 годах, и раньше, при отвоевании Фолклендских островов: эти предприятия были бы невозможны, если бы не исключительное лидерство президента Буша и премьер-министра Маргарет Тэтчер. В действительности решающим фактором стало именно это, а не очевидная важность задачи воспрепятствовать Ираку взять в свои руки контроль над саудовской и кувейтской нефтью или же незначительность Фолклендских островов для каких бы то ни было практических целей. (Еще одна иллюстрация того, что «объективная» ценность интересов, ставящихся на кон, может не играть никакой роли.)

Лидерство действительно важно, но повседневное существование великой державы не может зависеть от более или менее случайного наличия исключительного военного лидерства. Более того: следует вспомнить, что весьма низкое мнение о боевой мощи Аргентины (во всяком случае, недооценка силы аргентинских ВВС) и проистекающая из этого вера в то, что жертв будет очень мало, стали ключевыми моментами в решении Британии начать войну на Фолклендах. Схожим образом стремление снизить численность жертв было лейтмотивом всей войны в Персидском заливе, начиная с первой операции «Щит пустыни», которая сначала подавалась как сугубо оборонительная, заканчивая внезапным решением свернуть наземную войну, как только иракцы ушли из Кувейта, а Саддам Хусейн еще оставался у власти. (Правда, имелись и другие причины отказаться от атак на иракскую армию, а именно страх того, что если армия Ирака будет полностью уничтожена, угроза будет исходить от Ирана.) Как бы то ни было, представляется ясным, что свобода действий, обретенная благодаря успешному лидерству, все еще довольно узка — нетрудно догадаться, что довелось бы испытать президенту Бушу, если бы число жертв за всю войну в Персидском заливе достигло уровня одного-единственного дня серьезной битвы в любой из двух мировых войн.