Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России

«Из Азии, из средины ее, из степей, выбросивших столько народов в Европу, поднялся самый страшный, самый многочисленный, совершивший столько завоеваний, сколько до него не производил никто. Ужасные монголы, с многочисленными, никогда дотоле невиданными Европою табунами, кочевыми кибитками, хлынули на Россию, осветивши путь свой пламенем и пожарами – прямо азиатским буйным наслаждением»[6].

В течение нескольких лет (1237–1242 гг.) Русские земли подверглись нашествию противника, представлявшегося непобедимым и не сравнимого по могуществу с кем-бы то ни было ранее, повергшего ее в состояние если не физического, то морального опустошения. Наступило «время страшного народного бедствия, неисчислимых жертв и народного горя, но одновременно и время величайшего героизма, стойкости и самопожертвования»[7]. И, словно этого было недостаточно, в те же годы Русские земли столкнулись с наиболее решительным напором со стороны своих западных соседей. Среди историков нет единого мнения по поводу того, были ли эти вторжения частью единого сговора, но вместе с монгольским нашествием Швеция, германские крестоносцы и встающая на ноги Литва усилили военное давление на восток. «Поглотив балтийских славян, немцы устремились в пределы нынешнего Прибалтийского края, откуда были готовы вторгнуться в русские области»[8]: в 1237 г., накануне нашествия Батыя, папа Римский Григорий IX провозгласил крестовый поход против язычников, в который включились Швеция и немецкие рыцарские ордена.

По своим физическим масштабам эти вторжения ненамного превосходили предыдущие войны Руси с западными соседями: поляками, венграми или самими крестоносцами в первой половине XIII в. Однако совпадение по времени наиболее решительного натиска рыцарских орденов и шведов с монгольским нашествием отпечаталось в русском историческом сознании по-особому: как вероломный удар в спину и попытка воспользоваться сложным положением Русских земель. Право факта, на неоспоримости которого настаивал наш выдающийся историк А. Е. Пресняков, состоит в том, что даже если действия соседей Руси не были согласованы, они нанесли по ней удар не просто одновременно, а последовательно: нападения шведов в 1240 г. и тевтонского ордена в 1242 г. произошли именно в то время, когда Русские земли восстанавливались после ордынского нашествия.

Современный российский историк А. А. Горский пишет: «Момент для нападения (шведов) был избран удачно: военные силы князей Северо-Восточной Руси, часто приходившие на помощь новгородцам во внешних войнах, были ослаблены в результате тяжелых потерь, понесенных во время похода Батыя 1237–1238 гг.»[9]. Собственно говоря, поскольку именно Северо-Восточная Русь стала основным объектом монгольского вторжения, то она и пострадала больше всего, а значит – объективно сократились возможности Новгорода, всегда полагавшегося на «низовые» княжеские дружины[10]. Но, как это ни парадоксально, намного большее значение в формировании русской внешнеполитической культуры имели даже не сами нападения со стороны Запада иноземных противников, а их результаты: победы над шведами и немцами смогли укрепить русских в мысли, что им можно противостоять, что врагов можно победить своими силами и поэтому они вряд ли являются перспективным союзником в борьбе с Ордой.

Переходя на язык науки о международных отношениях, можно сказать, что в середине XIII в. русские земли-княжения столкнулись с самым масштабным внешнеполитическим кризисом в истории. Они практически в одночасье испытали все последствия собственного военно-стратегического положения и были лишены возможности сосредоточить свои совокупные боевые усилия на одном из «фронтов» – это сделало необходимой задачу распределения сил в зависимости от потенциала каждого из противников. Полностью изменилась система внешнеполитических координат. Раньше русские земли-княжения были частью системы сложных отношений средневековой Восточной Европы, в которых не было постоянных противников и союзников, а на востоке привычно воевали и союзничали с половцами.