Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России

В дальнейшем они используются русскими летописцами для того, чтобы тонко обозначить свое отношение к происходящему, поведению государственных деятелей или историческому значению того или иного события в отношениях русских земель с иноземными государствами. Путь, который с опорой на сравнения и примеры из Библии прошла русская религиозно-политическая философия за период формирования в веках единого государства, можно охарактеризовать следующей формулой: принятие – наказание – осознание – раскаяние – исправление. И мы видим на последующих примерах, что, пройдя этот путь, русское общество, с точки зрения его идеологов, вновь заслужило небесное покровительство, которому обязано последующими победами и освобождением.

Библейские аналогии становятся основой осмысления причин, значения и последствий «Батыева погрома» 1237–1241 гг., а также природы даннической зависимости от Золотой Орды, установившейся во второй половине XIII в. По наиболее признанным оценкам летописных произведений монголо-татарское нашествие на Русь интерпретируется как «Божья кара», а сами завоеватели выступают в качестве инструмента наказания Богом за многочисленные грехи русского народа[295]. Согласно произведениям средневековой литературы, монголы являются на Русь «карающим мечом» по Божьей воле и действуют, как отмечает на основе сопоставления летописных свидетельств Владимир Рудаков, «фантастически успешно, легко разрушая все попытки оказать им сопротивление»[296]. С точки зрения религиозно-философской интерпретации, заслуженное русским народом за его грехи наказание не могло встретить успешного сопротивления до тех пор, пока не преодолены внутренние причины, сделавшие необходимой такую кару со стороны небесного покровителя Русской земли.

«Мы согрешили – и наказаны, так что жалко было видеть нас в такой беде. И вот радость наша превратилась в скорбь, так что и помимо своей воли мы будем помилованы в будущей жизни. Ведь душа, всячески наказанная в этом мире, на будущем суде обретет помилование и облегчение от муки. О сколь неизреченно, Боже, твое человеколюбие! Именно так должен наказывать добрый владыка. И я, грешный, также много и часто Бога гневлю и грешу часто каждодневно; но теперь вернемся к нашему рассказу»[297].

Известно, что в ряде случаев монгольские силы встретили упорное и героическое сопротивление, понесли немалые потери и иногда вообще отказывались от достижения своих непосредственных задач, предпочитая мирное соглашение с противником[298]. Однако эти события не получают внимания со стороны русских летописцев: для них важно донести идейную оценку причин нашествия и побед татар над русскими, поскольку именно здесь авторам видятся и причины поражения, и способы исправления ошибок. Поэтому распространенные в литературе, особенно советского периода, оценки сравнительной легкости решения татарами их военных задач во время походов Батыя на Русь могут быть результатом недостаточно критического восприятия историками произведений русской книжности.

Для древнерусских авторов было важно показать, что сопротивление Божьей воле было обречено «по определению», нашествие имело провиденциальный характер, как, собственно, любое событие в жизни народа, непосредственно находящегося под Божьим попечением. Другими словами, преувеличенная легкость достижения татарами своих целей – это продукт принятой в русской религиозной философии традиции воспринимать все, что с нами происходит, как проявление воли Бога и требование искать причины побед или поражений в нашем собственном поведении. Способность признавать свои ошибки не как поражение, а в качестве стимула к исправлению себя лежит в основе русской внешнеполитической культуры.

Для того чтобы донести главную мысль, летописцы, когда рассказывают нам о нашествии Батыя, последовательно прибегают к укорененным в книжной традиции сравнениям. Как отмечает историк русской литературы, в момент нашествия «несчастия Иерусалима и его обитателей стали для Руси той исторической моделью, которая формировала социальную мысль и давала критерий оценки собственной истории»[299]. Никакие другие исторические аналогии просто не были бы восприняты читателями, на протяжении уже около 200 лет до этого воспитывавшимися на строго определенных образах и символах, воспринимаемых из библейской истории древнего Израиля.