Стратегия Византийской империи

Вот когда вводятся крупные стратегические новшества: не в то время, когда они были возможны и, вероятно, более необходимы, но в тот момент, когда все участники наконец соглашаются в том, что применяемые практики обречены на провал и мер не столь решительных будет явно недостаточно. Окончательно это произошло в Константинополе при Феодосии II (408–450 гг.)[17], когда стало ясно, что увеличение численности войск в практически осуществимых пределах не остановит натиск Аттилы, так как его полчища обладали качествами, в сочетание которых ранее невозможно было поверить: они были чрезвычайно подвижны и вместе с тем весьма многочисленны. Поэтому было бесполезно пытаться остановить их небольшими силами, сколь бы подвижны они ни были; их орды проникали слишком глубоко и притом в непредсказуемых направлениях, так что задержать их было вообще очень трудно; но если столкновение всё же случалось, то гунны обычно всё равно превосходили в битве своих противников в силу причин, которые мы рассмотрим ниже. Выходом из военного тупика стало появление совершенно иного стратегического подхода, при котором куда меньше полагались на активную военную силу: требовались прочные стены, чтобы с их помощью одолеть военное превосходство Аттилы и подобных ему врагов.

Однако то, что произошло в следующем столетии, было не прямолинейным укреплением новой стратегии, а скорее движением вспять и возвращением к первоначальному «силовому» подходу. Располагая армией, значительно усилившейся благодаря крупным тактическим нововведениям, перенятым у гуннов, а также под успешным руководством и при наличии удачи, империя вернулась к агрессивной захватнической военной стратегии при Юстиниане (527–565 гг.). Успешная война в Северной Африке и в Италии могла бы продолжаться, несмотря на значительные угрозы на других фронтах, если бы не разразилась эпидемия бубонной чумы, ставшая причиной крушения всей Византийской державы вместе с её армией и флотом. Недавние исследования кернов полярных льдов свидетельствуют о том, что до тех пор история не знала эпидемии столь опустошительной – и конечно, более густонаселённая империя со множеством многолюдных городов пострадала больше, чем её враги.

К тому времени, когда Юстиниан умер, значение военной силы снова снизилось. Так продолжалось и при его преемниках, и только при Ираклии, в начале седьмого века, особая большая стратегия Византийской империи сложилась полностью – как раз вовремя (если можно так сказать) для того, чтобы преодолеть величайший кризис за всё время её существования.

Таким образом, мы видим, что разработка стратегии Византийской империи была длительным процессом, начавшимся в то время, когда Аттила и его гунны вместе с множеством покорённых ими германцев, алан и других разноязычных племён, пополнивших ряды гуннов, грозили разрушить Восточную Римскую империю, уже подорвав устои того, что осталось от Западной империи.

Кто же такие гунны?

Часто высказывалось предположение о том, что гунны (Hunni, Chunni, Χοΰνοι, θύννοι), о которых на Западе не знали вплоть до известия, относящегося примерно к 376 г., когда они напали на готов, были выходцами из Восточной Азии, могущественными воинами-кочевниками-сюнну, причинившими немало хлопот китайской династии Хань. О них довольно подробно повествуется в одном военном отчёте (где Римская империя названа Великим Китаем, Да Цинь, чем подчёркивается высокий уровень её цивилизации). Этот отчёт был впоследствии включён в династическую историю поздней Ханьской империи «Хоу Хань Шу», составленную знаменитым историком Фань Е[18].

Существует несколько материальных свидетельств в пользу такого предположения: например, находки железных котлов для приготовления пищи, принадлежащих к особому типу, который можно отнести к обеим культурам (в таких котлах они, видимо, варили свою любимую конину, равно как и другую пищу). С другой стороны, имеются хронологические свидетельства, отделяющие гуннов от сюнну, так как в последний раз о сюнну было слышно там, где сейчас находится Монголия, или же восточнее, на исторической территории Маньчжурии, причём тремя столетиями раньше появления гуннов к западу от Волги. Три столетия – невероятно долгий период даже для самой неспешной миграции[19]. Что же касается сходства в звучании названий, оно ещё ничего не доказывает. В таком языке, как китайский, где в основном слово равно слогу, правдоподобные отождествления и этимологии, сводящиеся только к требованиям фонетики, «могут строиться из чего угодно для чего угодно». Достаточно одного-единственного примера: слово «тайфун» вовсе не обязательно восходит к китайскому «да фун», «большой ветер», как уверенно полагают люди, говорящие и по-китайски, и по-английски; но скорее его источник – арабское слово tufan, «шторм», заимствованное через посредство португальского[20].