Стравинский

Ворочается лениво. Лень. День на исходе. Неронам тоже, знаете, спать хочется. А Давид косматый – ветошь, пятно. Чтобы иллюзий не строили. Голиаф показался уже? Показался, не стерпел. Вот – теперь Давид. Коленочки острые – щучьи скулы. А как жить без иллюзий? Корюшку ржавую лупцует на верхней полке. Рыбы, рыбье всё. Другой, уже не Давид – в тамбуре на корточках. Фикса. Городской пейзаж. Сумерки. Потомки знают, помнят. Цыгане помнят. Цесаревича, юнкеров помнят. Игорь Федорович тоже помнит, Царствие небесное. Ну что, тронулись? Неужели тронулись? Стоим покуда. Ну, и слава Богу. И слава Богу.

Игорь Федорович укладывается на живот.

Спору нет, обветшали немного. Любовь, всё такое. Чего греха таить? Разве регистр поменять? Тональность поменять? Филеи, крючки удят, судят, судить берутся. Мутная водица, мясные помои. Барабанщики. Барбусы, белые манишки. Эти барбусы – носочки детские полосатые. Сколько прежде аквариумов было, волшебных пузырей? Не верилось, что живность. Десятой доли моих речей не понимают, где же им музыку услышать? Ну, что, как улов? Одни барбусы. Детки взрослые совсем. У меня не фразы, даже не слова. Барбусы или корюшка? Корюшка или утюжок все же? Слова были, были, но давно. В самом начале. Но вскоре умерли. Год-два от силы. Это если допустить, что время все же существует. По-моему – профанация. А то, что мы теперь называем словами – оборотни слов. Плевелы. Корюшка да утюжок. Левое ухо болит.

Болит левое ухо.

Все такое земное. Земным остается. Землистым. Приземляемся. Приземлились, дальше некуда. Еще простаки, эти – трогательные, правда, правда, ходочки, ходьба, планы, планеры. Планеров громадье. Уточкин, Нестеров. Керосин. Кровохарканье. Контузия. Летать – не мешки ворочать. В пользу воздухоплавания. Не мечта – тяжелая работа. Бомбы метать, мешки с похоронками. Отчаяние, бутылочка портвейна. Харон сегодня даже умываться не стал. Жизнь без неба – огромная кухня.

Госпиталь. Болезнь, что же еще? Пузыри, остатки, останки. Копошатся понемногу. Доктора. Уж как ругаются. Из петли доставали. Зелень. Ужас. А ну-ка! Щетина. Вата оконная. Носы, уши, вата. Болит. А ты – не спеша, неспешно, если уж решился, решились. Лотки, кюветки, кровяные шарики. Курсив. Стареют. Кашель. Спирт. Тельца. Ультрамарин. Скворушки колченогие. Обратно крестики. Так называемая жизнь. Помню. Домики, домишки, дома, дома. Полустанок. Стульчик шаткий, удочка, форменная фуражка – картуз, бутылочка портвейна. А дирижабль один. Вознесся утешать. И поезд зареванный один такой. Паровоз, хотите? В сумерках фиолетовый. Младенчество навсегда, хоть и пороки, и оспа, и непогода. Пеленать туго. И такая память случается.

Только не аккордеон, умоляю!

Цейлонский чай – совсем другое дело. Только если со слониками. Недаром Сергею Романовичу слоников подсунули. Случайностей не бывает. Проходили. Живи, брат Стравинский, о старости не думай. Не Чичиков всё же – почтальон. Бурки, унты. Хорошо бы очки треснули. Но не обязательно. Вывод. Изъян, недостаток. Еще расшибется, не ровен час. Нос разбить – пара пустяков. И даже обязательно однажды, опыт показывает. В юности жерди высокие. Спать хочется, любить хочется. Колючки, клочки. Они же хотят, чтобы не было привычек, колунов, тьмы. Лампасы, целые лампочки, вентиляция. Никакого шмотья, ячменей и дурных болезней. Так им хочется. Пена мыльная, грязная. Кивая головой. А когда май и кимвалы? Юность всегда Восток. А кровь льдом хорошо останавливать. Если кровь. Верблюды в юности похрамывают. Или в детстве? Шила в мешке не утаишь, вот что подводит.

Север дороже, ближе по духу, по совести. Тройка конечно вспоминается. Но бубенцов не слышно. Щеки обморожены, алеют. Снегири. Открытка почтовая. Изморозь. Скоро весна. Выходит, все же скоро весна. А иначе как? А подайте дедушку, пусть порадуется. В дурачка перекинуться. Водки пригубить. С горки покататься. Дескать, прибыли. Дескать, станция та же, что и в 1905. И в 1842. Ничего не изменилось. Все в снегу. Но бубенцов не слышно кибитку замело. Без бубенцов совсем другая история получится. Бесполезная, бессмысленная, оттого лакомая.

Надежда. Какая-никакая надежда. Ну, что? Тройка. Паровоз. Что еще? Паровоз. Хотите, верьте, хотите – нет. Осталась парочка замарашек родных. Может, больше. Не паровоз, конечно, локомотив. Белесый. Лоснится. Завис. Стоит ледяной. Уткнулся усатый. Во льдах белый кит. Белый. Белокаменный. Белокаменная далеко. Всегда далеко. В подворотне нож. Металл, одним словом. И там и здесь. Это пройдет. Ничего, пройдет.

Вера. Любовь.