Стравинский

– Слава Богу! – сипит спросонья Пума. Проснулся. От такого крика кто угодно проснется. Паровоз проснется от такого крика. Крик у Филиппа – что твой гудок паровоза. Паровозы, известно, по гудку просыпаются.

– Слава Богу! – сипит, проснувшись, Пума.

– Слава Богу! – отвлекшись от окна, вторит Пуме Ваал. – Приветствую тебя Иона! Какими ветрами? – Направляется к столику, усаживается, принимается за вино. Пьет маленькими глотками, скорее мочит губы, нежели пьет. – Наблюдаю дождь. Впереди закат. Дождь на закате – особое зрелище. Для знатоков и пророков. Рекомендую, Иона.

– Непременно, Ваал, – отзывается Иона.

– Потеснюсь у окна, если пожелаешь.

– Благодарю, Ваал, – отвечает Иона.

Пума, сморщившись, выпивает, шумно шарит по карманам, по-видимому, намереваясь закурить.

– Пума проснулся, оболтус Пума, – говорит Ионе Филипп. – Теперь клянчить начнет.

– Не знаю, не уверен, что проснулся. Выпить я и во сне могу, не составит труда, – бормочет Пума. – И все же проснулся. Скорее проснулся, нежели продолжаю спать. Курить хочется. Курить во сне не умею. Был табачок, нет табачку. А ведь табачок-то был, как сейчас помню. Знатный был табачок.

– Не было, и не придумывай, – отсекает Филипп.

– Зачем живу? – сокрушается Пума.

– Подал бы Пуме табачку-то, – заступается за товарища Ваал. – Уж я заплачу. Пума, когда выпьет, чаще всего закуривает. Так что уж будь добр, Филипп, угости его сигареткой. За мой счет, разумеется. От тебя в голодный май и маковой росинки не дождешься. А ты угости.

– Ваал вернулся из дальних странствий, – говорит Филипп Ионе. – Теперь бредить будет. Уже бредит. В голове не укладывается, откуда у странника деньги? Сыплется, сыплется манна небесная. Кто-то работает, и с хлеба на квас, перебивается, а кто-то странствует, да жирует, что твой тюлень. Где справедливость? И чего прикажешь ждать в обозримом и необозримом? Какая-то хроматическая гамма получается, честное слово.

– Я все слышу, Филипп, имей в виду. Дабы потом не вздумал на попятную. Какие странствия? Рассчитываешь на мое своеобычие? представить чудаком и осудить? Не выйдет. Дождь все наблюдают, не я один, – возражает Ваал. – Здесь тебе меня не ухватить. Кроме того все слышу и запоминаю по мере сил. Всегда. И нисколько не осуждаю. И, в известной степени, признателен. Обильная пища для размышлений. И об отсутствующих не забываю. Не осуждаю и рассчитываю таковым остаться в ответ. Невзирая на Конец Света, что остался далеко позади, если окинуть и сопоставить. Раз уж речь зашла о государстве и Конце Света.

– Конец Света? Что-то такое, как будто… – Пума протирает глаза. – А что? Не исключено. Некое мерцание наблюдается. Или спросонья? Если честно, я бы не удивился. Какая-то неопрятность и вычурность во всем. Мреет. Курить хочется. По пробуждении, как правило, испытываю это и подобные желания. К тому же туманно. Хроматическая аберрация, не иначе.

– Не тревожься, Пума. Это дождь, – утешает приятеля Ваал.

– В таверне туманно, – бормочет Пума.

Филипп ворчит, – В голове у тебя туман, Пума. – Ионе. – Не просыхает. Вот сколько себя помню – не просыхает. Ни чума его не берет, ни оспа.

Пума возмущен, – Напраслина! – Выпивает. – И как странно? Довольно-таки странно слышать подобные речи от заурядного трактирщика. Не скрою, вино мне желанно. И табак желанен. Для утешения и мечты. Ибо не ведаю, зачем явлен на Свет божий. Медленно постигаю непостижимое. Экзистанс. – Выпивает.

– А вот я тебя, Пума, отравлю, на том непостижимое и закончится, – гневится Филипп.

– Во-первых, грубо, во-вторых, я тебе не верю, в-третьих, это не ты говоришь. Мизантропия в тебе говорит и нечеловеческая жадность. При том, что, в сущности, незлобный человек. Но и это можно осилить. С волками жить – по-волчьи жить. Человек человеку волк. Что там еще о волках? Волком твой Марк был. Ответственно заявляю. Мизантропом был.

– Не стыдно?

– Немного. Но я с этим справляюсь как-никак.

– Отравлю, тогда вспомнишь меня.

– Так травили уже. И газами, и так, не по злобе. Однако твоя тема посерьезнее будет. Видения и у меня случаются. Ужи, другие небольшие животные. Не часто. В остальном, благодарствуйте. Не гонишь.

Ваал продолжает, – Вот ты, Филипп, объявил государство.

– Не объявлял.

– Ему надобно, разве не видишь Филипп? – говорит Пума. – Ваал хочет говорить о государстве. Почему бы тебе не поддержать его? Тем более что тема возникла с твоей, Филипп, подачи. Разве не так? Ваалу надобно теперь поговорить о государстве. Он если о государстве не поговорит – сам не свой делается. В нем вечное и сиюминутное сочетается. Редкостное качество и головная боль.

– Всем что-нибудь надобно, – ворчит Филипп. – Это невыносимо. Чувствую себя ступой, в лучшем случае маятником. Но зачем государство приплетать, этакий мешок и казнь?