Страж западни(Повесть)

На фоне хора цикад то гас, то вновь вспыхивал стригущий голос сверчка.

Муравьев первым подошел к ограде соловьевского дома, спрятал в карман браунинг.

На окошке, выходящем во двор, горела керосиновая лампа. Условный знак входящим, что все в порядке, что дом ждет поздних гостей.

— Прошу вперед, — с ядовитой любезностью пропустил комиссара штабс-капитан и даже руку выбросил перед собой.

Штабс-капитан, переодетый в нечто штатское, шел за Учителем и даже принялся насвистывать про себя какую-то сентиментальную песенку.

Миновав калитку и оказавшись внутри геометрически правильной петли 6, Алексей Петрович испытал внезапное облегчение. Здесь, на прямой тропинке к крыльцу, под охраной нижних чинов, он был действительно спокоен. Он еще не знал, что ту малую чашу порядка, отпущенную ему на роду, он уже испил до конца, до самой последней капельки, и что за калиткой осталась навсегда его прежняя жизнь, например, его географическая карта, которую он считал Россией, его городок в табакерке с милыми сердцу игрушками, например, эластичные подтяжки фирмы «Окрон» или гигиенический мундштук «Антиникотин», который по способу немецкого профессора Гейнц-Гернака поглощает 92,3 процента никотина, или бумажные воины во втором ящике кабинетного стола. Вся эта жизнь карманного формата отныне раз и навсегда осталась позади. А сам Муравьев, не замечая того, сначала по колено, затем по пояс, по грудь, по горло и, наконец, с головой вошел в темную и великую реку Времени.

Он шел, насвистывая про себя песенку, поигрывая в кармане браунингом, нервно наслаждаясь тем, что все идет по заранее намеченному плану, а жизнь уже смеялась над ним, уже вдребезги была разбита его геометрическая реторта, и время остановилось, уже не подчиняясь тиканью его серебряной луковицы на трех крышках во внутреннем кармане.

Контрразведчик, штабс-капитан Муравьев шел к крыльцу, поглаживая в кармане холодную рукоять пистолета (в обойме семь пуль; на ручке вытравлена надпись: «Алексашке, другу юности, князь Львов-Трубецкой»), и не знал, что, говоря его же словами, попал в лапы хаоса, и теперь вся его стратегия и тактика зависят, например, от таких смехотворных пустяков, как шляпка гвоздя, вылезшего на добрую четверть вершка из ножки расшатанного стола, или от спящего на насесте в сарае черно-рыжего петуха с золотым текучим хвостом, а может быть, еще от чего-то незапланированного штабс-капитаном…

Скрипнула дверь, и на крыльцо вышел хозяин.

— Кто? — негромко спросил он.

— «Балтика».

— Проходите, товарищи.

Соловьев поздоровался с Круминем крепким рукопожатием и пристально глянул из-за его плеча на Муравьева. Тот кривился в усмешке.

Проходя через сени, Круминь метнул осторожный взгляд на низкую боковую дверь, запертую на массивный медный крюк. Эта дверь вела в крытый дворик, где и торчал сруб заветного колодца… Расстояние от двери до колодца можно было бы преодолеть в два прыжка. Внезапно он почувствовал прикосновение руки Дениса Соловьева: в пальцы нырнуло что-то скользкое и холодное — гильза!

Гильза!

Значит, почтарь долетел… значит, завтра или…

Но думать не было времени. Хозяин уже открывал дверь в комнаты, и Круминь еле-еле успел сунуть гильзу в карман.

В задней большой комнате, выходящей окнами в огород, за длинным столом с двумя керосиновыми лампами сидел, нахохлившись, усталый Фельдман. Круминь вполголоса представил ему своего спутника, но Яшка не обратил на Муравьева особого внимания. Да и не место было разглядывать друг друга, хотя и виделись впервые.

— Что-то душно, — негромко сказал Круминь и спокойно распахнул оконные створки в ночь. Муравьев хмуро взглянул: «Без глупостей!»

Яков перехватил этот раздраженный взгляд и насторожился: было в этом нечто странное.

Штабс-капитан прошел вдоль дощатого стола в угол и сел на табурет с серповидным вырезом для руки. Отсюда хорошо просматривалась вся комната, да и сзади подойти к Муравьеву было невозможно. Кроме того, он чувствовал легкий озноб, проходя мимо окна, на которое сейчас нацелен «льюис» пулеметного расчета под началом расторопного ефрейтора Аврина. Вытянув ноги, Муравьев пододвинул лампу поближе к себе. «В случае чего — под стол», — подумал Муравьев. Пододвинул лампу поближе к себе и цепко посмотрел на комиссара, предупреждая взглядом попытку написать что-нибудь на клочке бумаги.

Их глаза встретились.

Словно невзначай, Муравьев прошел рукой вдоль расстегнутого полувоенного кителя в карман, встретил пальцами успокаивающий холодок боевой рукоятки, и вот здесь-то край правого рукава и скользнул по шляпке гвоздя, вылезшего на добрую четверть вершка из ножки расшатанного стола.

Муравьев небрежно бросил на центр голого стола портсигар, инкрустированный двухглавым царским орлом (тоже одна из любимых игрушек) — курите! Он мысленно проаплодировал даже этой маленькой хитрости, выгадывая те доли секунды, которые понадобятся большевикам, чтобы побросать папироски, прежде чем схватиться за оружие. Он по-прежнему не замечал, что секунды побежали с другой скоростью — гораздо медленнее, чем прежде…