Стража последнего рубежа

— Хорошо, — смягчилась дворничиха. — Ступай, девонька, не мытарь меня. Крепко изурочили твоего парня, и никак я не найду, кто ж сейчас такую чаровень осилит. Будут вести благие — я сама тебя найду, а допрежь того не тревожь меня понапрасну.

В церковь, старинный храм Успения Пресвятой Богородицы, Соня сходила в тот же день. Почти час простояла она в приделе Иоанна Предтечи, глядя на темные лики, сурово взирающие на нее с икон. Простояла да так и не смогла толком ни молитву прочитать, ни обратиться к небесным владыкам с внятной просьбой.

С тяжелым сердцем вернулась она домой и тут только поняла, что гложет ее и не дает сосредоточиться одна мысль. Даже не мысль, а мыслишка, причем подленькая, — получается, что Олег Марьин пусть и таким ужасным образом, но все же добился своего, заставил Соню думать о нем, переживать и страдать…

Ватажники ходили на промысел только по ночам. Показаться при свете дня в своем истинном обличье незнати не могли, но, набросив личину, свободно ходили по городу. Личин этих имелось великое множество. Кукан в ворону серую мог перекинуться, Горох кошкой оборачивался, Два Вершка — шавкой облезлой. Давло крысой бегал, а матуха Вошица сорочьи перья отпускала и летала на легких крыльях над Первопрестольной, на диво личеням, гадающим, откуда взялась в городе лесная птица. Еще незнати умели в кучи праха превращаться, и нес ветер тот прах по-над улицами, пугая прохожий люд.

Да вот незадача — чтобы отпоры добыть, цепкие пальцы да чародейство надобны, а этого обертыши не имели, личины делали их во всем подобными зверям да птахам. Отпоры же незнатям сильно требовались. Без них сидеть им в неволе у Коща-гладеня до скончанья века. Но не всякий ключ-отпор для выкупа годился. Лишь те, что с живого личеня, человека душного, сняты, те, что несут в себе след теплый, хранят память о жилище либо повозке самобеглой, что личень отпирал-запирал, в дело шли. Зачем Кощу эти запоры — про то незнати не ведали. Однако говорила старуха Алконостиха, что по всему граду Москову сотни ватаг на гладня трудятся, еженощно собирая для него дань богатую.

…Махоня сидел у очага, кроша костяным ножом в котел очистки картофеля и мерзлую морковь. Уже седмицу жил он в логове, под крылом матухи Вошицы. За время это был шипуляк и бит, и руган, и на смех поднят не единожды. Худо. Невольничья доля тяжела, и нет никакой возможности уйти, сбежать от злых да скорых на расправу ватажников. Чары, что на Махоне лежали, руки-ноги сковывали, голову туманили. Плакал по ночам шипуляк тихими слезами. Днем же все больше по хозяйству хлопотал — кашеварил, логово мел, крыс ловил, пауков да тараканов.

Если б говорить мог Махоня, может, и полегче ему жилось бы, да вот беда — маялся шипуляк немотой, ни слова не мог вымолвить. Откуда эта напасть, он не знал, как и не помнил, как оказался в грязной и вонючей норе Алконостихи. Прошлое заволакивал туман, и бродили в том тумане смутные тени не то незнатей, не то личеней.

Нож в руках Махони замер, на глаза набежали слезы.

— Эй, телепень худорукий! — зарычал Давло, заметивший, что шипуляк пригорюнился. — Уснул, что ли? Шевелись давай, жрать охота!

Тяжелая сучковатая клюка торопня огрела Махоню по спине. Он съежился и снова склонился над котлом. Знобкий сквознячок пробирал до костей. Чадило в очаге тряпье, подобранное Горохом прошлой ночью. Другого топлива незнати не принесли.

Плеснув в котел воды, шипуляк повесил его на крюк и принялся раздувать огонь. От едкого дыма он кашлял, а проклятые тряпки все никак не хотели разгораться. И когда он уже совсем отчаялся, пламя наконец вспыхнуло, жадно облизав закопченные бока котла.

Можно было немного передохнуть, посидеть в сторонке, на дырявой кастрюле, заменявшей Махоне сиденье.

Ватажники валялись на лежанках, лениво переговаривались. До вечера было еще далеко, на улице — холодно. Матуха с утра умелась к своей товарке, овинихе Протыре, что обитала по соседству, в подвале высотного дома в Котельниках.

— Хэй, братие, а не жевануть ли нам? — подал вдруг голос Кукан, потряхивая берестяным туеском. Незнати оживились, Два Вершка соскочил на пол и босиком подбежал к заводнику.

— Давай, брат Кукан, жеванем!

— Может, остережемся? — с сомнением проговорил Горох. — Матуха узнает — беда будет.

— А как она узнает? — Кукан весело блеснул из-под шляпы глазами. — Ты, что ли, усатая морда, закладешь?

— Я-то нет, — степенно ответил Горох, — а вот он, — кривоватый палец указал на Махоню, — может!

— Ты тень на плетень не наводи, — вступился за шипуляка Два Вершка. — Он же немой! Да и побоится. Мы ж, если че, в кабаний хвост его скрутим. Слышь, Махоня! Молчок, понял?

Шипуляк часто затряс косматой головой, соглашаясь.

— Хватит языками трепать, — пробасил Давло, проворно подскакивая на одной ноге к Кукану. — А ну отсыпь щепотку!

— Во, как жевать — это ты первый, а как жеванину добывать — тут тебя не дождесся, — проворчал заводник, но рука его нырнула в туесок, и в ладонь Давло легла толика дурманного зелья. Получили свои доли и другие.