Стража (СИ)

— В прошлый раз он был нетерпеливым мальчишкой, — возразил Август Тимофеевич. — Сейчас Всеслав может вообще не явиться: он либо ребёнок, либо старец преклонных лет. Не забывайте, возраст не всегда повторяется. А сегодняшний вызов Деструктора третий, судя по документам… А вот, кстати, и Всеслав, возможно.

И старик поспешил из комнаты на непрерывный настойчивый зов звонка.

— В прошлый раз… Возраст не всегда повторяется, но почему-то повторяется ситуация, — сказал Вадим, стараясь поймать зубами шнурок с напульсника. — И почему всем идиотам неймётся? Повластвовать им хочется, с силами неведомыми поиграться.

— Нам тогда повезло, что Скиф Всеслав был жаден до знаний и сразу понял: христианство — это дверь в огромный мир… Подожди, дай я сам затяну шнурки. Так — кровь не пережму?

Они плотно стянули оба напульсника.

— Теперь — Ниро. Тут и для него упряжь есть.

— Что-то Август Тимофеевич задерживается, — рассеянно сказал Денис. — Ты делай, а я пойду, погляжу, что там.

И пошёл к двери.

Это потом у Вадима выдалась минутка поразмышлять на тему специфической деградации современного горожанина с притупленными инстинктами. Сейчас — вернувшийся воинский дух неизвестно каким образом, но мгновенно связал вздыбленный загривок Ниро и тишину в коридоре, а возрождённый рефлекс воина кинул его отшвырнуть от двери безоружного, беззащитного человека, идущего на нелепую смерть.

Они упали перед книжным стеллажем, и Вадим ещё успел смягчить удар падения и зажать Денису рот. Тот протестующе было замычал, но изумление в глазах (не испуг — отметил Вадим) скоро пропало, и он замолк, и мелко закивал: всё, всё понял, буду молчать.

И стало не до размышлений. Легонько потянуть Дениса за короткий рукав футболки, без слов заставить его доползти до самого дальнего кресла и затаиться за ним — это было; ползущий по-пластунски за то же кресло Ниро — не прятаться, а чтобы Денис обнял, — это тоже было…

Вадим пробрался вокруг композиции из вольно раздвинутых кресел и распотрошённого столика. Обход стратегически был хорош тем, что кресла полностью скрывали от того, кто должен появиться на пороге.

Он вытянулся между креслом и стеллажем и слушал собственное дыхание, тиканье будильника… Потом по коридору медленно и тяжело зашуршало в сторону комнаты.

16.

Змей в библиотеку втекал. Изысканный ковровый узор, обливавший мышечное совершенство, плыл ровно и величаво. И целеустремлённо.

Когда Вадим понял, что его глаза почти выпучены, а он всё ещё боится моргнуть, он начал приходить в себя. Ворожба змеиного узора перестала гипнотизировать, и вот тут-то он обнаружил то, что ошеломило и позабавило одновременно: оказывается, он не просто стоял за дверью и сдерживал дыхание, а застыл — локти в стороны, руки на рукоятях мечей, которые продолжают выползать из наспинных ножен. Пока сознание было в шоке, тело действовало.

"Потерпи! — мысленно взмолился Вадим к Денису. — Не шелохнись, посиди ещё немножко…"

Целеустремлённость змея-исполина собрала его толстенными, неуклюжими кольцами вокруг одного из кресел. Плоская блестящая башка склонилась над кресельной подушкой, словно что-то высматривая, а затем вздёрнулась и, кажется, обвела взглядом книжные полки. Вадим тоже пытался разглядеть, чем таким в кресле заинтересовался Змей Горыныч. Кресло стояло полубоком, и если бы не движение беспрестанно текучего змеиного тела…

Змей Горыныч вновь склонился над креслом.

Больше всего Вадим сейчас боялся, что заденет мечами кованые головки ножен — и гад ползучий услышит.

Он прижимал оружие к бокам ножен, тянул его в разные стороны и понимал, что всё равно, рано или поздно, но кончики мечей скользнут по металлическим головкам ножен, и скрежещущий звук — для Вадима почти бесшумный — в комнате, наполненной тишиной на грани взрыва, станет сигналом к действующему аду… А змей, как назло, даже шуршать перестал. Его узорные реки всё текли и текли, но так неслышно, что это зрелище всё больше напоминало сумрачную картинку из глубокого сна.

Внезапно змей клюнул в сиденье и разом отпрянул за спинку. По чуть склонённой голове можно было сразу определить, что он продолжает странное наблюдение. А в кресле вдруг затрещало, и над спинкой затрепетали сочно-жёлтые цветы.

С первыми звуками потрескивания Вадим наконец-то освободил мечи. А освободив оружие, перестал о нём думать и поэтому вспомнил: именно в кресло, обвитое сейчас разноцветными шинами, Август Тимофеевич положил большую книгу-тетрадь, которую старик машинально поглаживал, говоря о ритуалах, обессмысленных временем. Тетрадь Вадиму не нужна, но память о прошлом, кем-то старательно зафиксированная, должна хранить не только факты, но и взгляд другого человека на это прошлое. Попытаться спасти рукопись?

Змей Горыныч освободил кресло от объятий и стёк к двери.

"Ну, уходи же! — думал Вадим. — Сжёг ведь, сделал дело — уходи! Скотина ползучая, чего ж ты ждёшь?!"