Страждущий веры

Я распахнула глаза и уставилась в его таинственное в ночном сумраке лицо. Он обнимал меня и улыбался одними глазами.

— Я заснула на дежурстве? Я слабая и только мешаю.

Сколько времени мы провели на этой стоянке? Я потеряла счёт дням. Или дни сами потерялись неуловимыми тенями в царстве холода и вечной ночи.

Вей встал и потуже затянул пояс, чтобы не пропускать к телу лишнего холода.

— Не хандри. Если бы не ты, я давно бы сбежал в Ильзар, и отец до конца жизни считал меня ни на что не годным слабаком. Но вот он я, одолел пол-Мидгарда, победил с десяток демонов, потому что ты вдохновляла и заставляла бороться. Сейчас, я уверен, всё получится — достаточно твоей веры. Ты не хуже, чем любой из этих демонов, и уж точно лучше меня и этого «пещерного длиннобородого» Микаша. Ответь, мы сможем? Если нет, то я попрошу туатов отвести нас обратно в Урсалию вместе. Потому что мы одно целое, и порознь нам нельзя.

Он снял рукавицу и протянул мне раскрытую ладонь.

— Нет, я… извини, — я заглянула в его глаза, уставшие, но полные решимости. Пушок на щеках превращается в щетину. Он взрослеет, мужает, скоро станет рыцарем, доблестным высоким лордом, как отец, лучше, чем отец. Я переплела с ним пальцы и обняла за плечи. — Я не буду больше хныкать. Ты прав, мы всё одолеем вместе.

Мы подошли к костру. Туаты разложили на бревне карту и, тыкая в неё пальцами, что-то бурно обсуждали вместе с Микашем. Насколько он легко влился в их компанию! Вот они хором засмеялись, покивали друг другу и расселись завтракать.

— Пару таких переходов и, если не возникнет задержек, будем у Заледенелого моря к концу следующего месяца.

Два перехода?! Сдохнуть! Нет, я обещала не ныть, я выдержу, я смогу. Чтоб я сдохла прямо сейчас!

Дорога потянулась по кручам в гору, по плато, вдоль глубоких ущелий по узким уступам. Лошади оскальзывались на льду, из-под ног выскакивал щебень и падал в пропасть. На вершинах все звуки затихали. Асгрим говорил, что при свете солнца здесь можно разглядеть даже Урсалию и море. Дома и деревья превращались в закорючки, нарисованные на карте. Тонкими сверкающими лентами прорезали складки гор полноводные реки. Причудливыми созданиями казались лесистые хребты, увенчанные белыми шапками ледников. Горы то вгрызались в небо, то сходили на нет, обрушивались до чёрных недр земли, где слышалось эхо Сумеречной реки. И вновь поднимались исполинами каменные пики. Голос гор — тишина, тишина — их вековечная песня. А впереди хрусталём сверкала ледяная пустыня Хельхейма.

Быть может, мы увидим эти чудеса на обратном пути. Если выживем — всегда прибавляли туаты, напоминая, что север суров и не прощает ошибок. Один неверный шаг, и ты полетишь в пропасть. Но мороз может настигнуть, даже если ты не совершал ошибок. Медведицей белой, вьюжным ветром собьёт с ног, вцепится в грудь, и не проснёшься ты уже никогда. Ни ты, ни товарищи из отряда.

Мир всё истончался, истирался в тёмной дымке. И уже не существовало ничего, кроме бредущего бредящего бреда. Ползущих по заснеженным склонам призраков, у которых нет ни ощущения своего замёрзшего тела, ни мыслей, а цель столь же призрачна и скрыта во мраке, как и сама дорога. Живых здесь нет. Живые здесь умирают.

Пурга зачастила, заставляя искать укрытия под широкими выступами горной породы или среди густого хвойника в низинах.

Однажды нам вновь пришлось прятаться в пещере. На этот раз там действительно зимовал медведь — сотрясавший своды храп был слышен уже на входе. Туаты оставили нас в стороне, и, вооружившись копьями и мешками с едким порошком, вошли внутрь. Рёв раскатился эхом, затряслась земля, с ближней скалы откололось несколько ледышек. Из пещеры выскочил медведь. Тот, которого я видела в Докулайской долине, был намного меньше! Этот, как валун, огромный, тёмно-бурая шерсть бронирована седыми сосульками. Брат притянул меня к себе, и мы вжались в скалу. Великанская туша пронеслась мимо, даже не глянув, и скрылась на другой стороне склона в снежной пелене.

— Заходите, он не вернётся. Мы знатно его припугнули, — позвал Асгрим.

От перцового запаха защипало нос, аж слёзы хлынули. Туаты споро развели костёр, и дым перебил запах. Горчил, конечно, и дурманил голову, но не так остро. Мы стаскивали рукавицы и сапоги, натирали руки и ноги жиром, чтобы разогнать по закоченевшему телу тепло и избежать обморожений. Пили согревающий напиток и горячую кровь только что убитых туатами зверьков. Апатия накатывала такая, что ни жалости, ни отвращения я не испытывала. Всё поглощало желание выжить в вечной мерзлоте.

Выглядела я сейчас, должно быть, так же ужасно, как и чувствовала себя. Губы растрескались. Лицо обветрилось и покрылось жёсткой коркой. Веки стягивало, оттого что приходилось постоянно щуриться. Нос шелушился. Мышцы одеревенели, суставы почти не гнулись. От худобы заострились колени и локти, только толстый слой шкур скрывал выпиравшие рёбра.