Страждущий веры

— Мир на краю. Сжался день до мгновения.
В сумерках жизни ты снова один.
Не забывай, сколько пройдено-сделано,
Чёрное где-то сменилось на белое,
Помни, с пути не сходи.

Замерло что-то, внутри ли, снаружи ли,

Верь — ты сильнее обид и потерь!
Новые будут пути обнаружены
И не сразишь тебя сталью и стужею,
Путь свой продолжи и верь.

Ждут чудеса где-то рядом и около

За поворотом тропинки твоей.
Знаю, не будет душа одинокою,
Сны наши новой сплетутся дорогою —
Ею вернёшься скорей.

Если мы встретимся — поздно ли, скоро ли,

Все наши сны не умрут никогда.
Вместе в сиянье Небесного города
Будем, где вечностью смерть переборота,
Ярче сияет звезда.

Правда, что в сердце, ведёт тебя далями,

С правдой надежды я жду у крыльца.
Пусть тебе снятся не беды с печалями —
Солнце, огнём его горести спалены,
Светом согреты сердца.

В бурю душа прогибается — выстоять

Можно броню ледяную надев.
Ночь чем темнее — тем звёзды неистовей
Светят, и смыто сияньями чистыми
Всё, что клонило к земле.

Где-то за далями, чащами, гатями,

Бьётся источник — живая вода,
Смоется боль — как молитвами матери,
Чтобы все дети вернулись однажды и
Чтобы назад — навсегда.

Если мы встретимся — поздно ли, скоро ли,

Все наши сны не умрут никогда.
Вместе в сиянье Небесного города
Будем, где вечностью смерть переборота,
Ярче сияет звезда.[2]

Вскоре меня сморил сон. Я летала над Мидгардом на крыльях Западного ветра, Безликого, и молилась за наш мир. Быть может, он не такой красивый и справедливый, быть может, мы этому виной, но он заслуживает шанса, которого не было у нас с Микашем. Неправильно это: бросать своего ребёнка на погибель, каким бы кривым и капризным он ни был. Иначе зачем было его рожать?

Мы летели над окутанной рыжеватой дымкой грядой. Безликий пеленал меня в кокон голубого сияния, заставляя забыть печали. Впереди мерцала дорога на юг, к городу за неприступными стенами, городу на краю погибели. Сколько же придётся пройти!

Я проснулась на рассвете. Сумерки уползли вместе с туманом в расселину, уступив солнечному утру. Микаш спал, обхватив меня за талию, сверху нас укрывало единственное одеяло. Костёр потух. Стараясь не разбудить Микаша, я выбралась из его рук и подоткнула одеяло поплотней. Чудесный сон восстановил силы. Уверенность. Веру. Был ли он настоящим, или пустой грёзой? Ветер загудел и кольнул лицо морозными иглами. Я смахнула со щёк слёзы и разожгла костёр. Ниже по склону среди опушённой изморозью травы и мха отыскался ручей. Когда земля нагреется, он станет бурливой рекой. Я сбила с него тонкую ледяную корку и набрала в флягу воды. У костра я поделила остатки пищи и съела большую часть из своей половины. Аппетит вернулся. Жизнь вернулась. Хорошо!

Рядом с Микашем лежала его слегка примороженная кукла. Я подняла её и повертела в руках. Зачем я ему грублю? Лучше бы его не было. Он непонятно за что влюбился в меня. Я открою ему сердце, и он разобьёт его, как это сделали Вейас и Безликий, разочаруется и уйдёт. Нет, надо его отвадить. Он ведь сам сказал: жизнь — одинокий путь. Я отыщу свою судьбу сама.

Я взяла остывший уголёк и подрисовала кукле глаза, рот и нос. Забавно. Надо ещё вместо иголок ниток нашить.

Глава 26. Вересковая свадьба

1527 г. от заселения Мидгарда, гора Мельдау, Утгард

— Почему не разбудила?! Ты обещала!

Угу, праведный гнев. Предсказуемость-предсказуемость!

— Я тоже не Сумеречник, чтобы слово держать. Скажи спасибо, что не бросила на съедение медведям, — усмехнулась я.

Микаш с кряхтеньем поднялся и потянулся.

— Сколько я проспал?

— Часов десять-двенадцать, думаю, — я вручила ему кулёк с лепёшками и мясом, флягу с водой. — Ешь, да уже поедем, а то и правда из гор не выберемся никогда.