Стрекоза для покойника

Комната была большой. Дощатые полы и балясины потолка выкрашены темно-вишневой краской, стены обиты пожелтевшей от времени вагонкой. У одной стены раскорячился огромный, ручной работы сервант, похожий на пень древнего дерева, у другой – старинное трюмо со столиком на львиных лапах и такой же стул. Под окном стояла двуспальная кровать, матрас на которой был завернут в потемневший от пыли полиэтилен. Комната так не вязалась с простой и дешевой обстановкой внизу, что казалась сказочной. Лука будто шагнула из одной реальности в другую. Это ощущение усилилось, когда она увидела стойку для оружия, увешанную разной длины мечами и кинжалами. Хотела было подойти к ней, но отвлекли пожелтевшие фото на трюмо, в простых деревянных рамках. На одном из них небо изображало такую знакомую птицу…

И действительно, белое облако было и на этой фотографии! Они проводили время все вместе в тот день, на берегу какого-то озера – Этьенна с Петром, Эмма с мужчиной, уже виденным Лукой на другой фотографии, и та белокурая красавица с огромными глазами, чуть позади которой на этом фото стоял… молодой Борис Гаранин. Его руки лежали у нее на плечах, она чуть откинулась назад, будто нуждалась в ощущении его тела как некой опоры. Здесь сразу бросилось в глаза ее сходство с Алусей. Те же тонкие черты лица, большие глаза и высокие скулы. Такой же эльф, только взрослый и не несущий во взгляде печать обреченности!

Заскрипело старое дерево, заставив Луку вздрогнуть. Внизу, на кухне, Михал Кондратьич гнусаво напевал «Паромщика» и ничего не слышал. Рассохшаяся дверца трюмо раскрылась. С покосившейся полки съехала и, рассыпавшись, упала на пол кучка фотографий.

Смешной лохматый мальчишка, улыбается щербатым ртом. Глаза – большие, задумчивые, явно материнские, но черты лица более основательные, и нос пока не сломан…

Он же играет со щенком, не менее лохматым, чем сам. Противники отнимают друг у друга веревку, завязанную узлами…

Жених и невеста. Она в пышном платье и смешной шляпке-таблетке, с которой спускается фата до самого пола. Глаза сияют неизбывным счастьем. Он в строгом костюме и уродливом широком галстуке (сейчас таких не носят). А черные костюмы любит и до сих пор…

Судорожно вздохнув, Лука села прямо на пол, перебирая бумажные прямоугольнички, запечатлевшие жизнь чужой и поначалу счастливой семьи.

Они на берегу моря. Гаранин-старший основателен, как скала, – с таким ничего не страшно.

Семья еще где-то… Он не улыбается, она смотрит на сына, тянется, чтобы поцеловать в блондинистую макушку. Яр прижимается к ее боку, не стыдясь родительской нежности. Доверчивый, ласковый парень!

Она вдвоем с сыном…

Она вдвоем…

Вдвоем…

А эта фотография относительно новая, цветная… По полю, взявшись за руки, гуляют двое: она и рыжий незнакомец, не уступающий Гаранину-старшему в габаритах. И если она смотрит вдаль, будто видит там будущее, – он смотрит на нее, откровенно любуясь. У него добрая улыбка и куча веснушек, так не вяжущихся с фигурой и грацией тяжелоатлета.

Лука вновь и вновь перебирала фотографии и ловила себя на чувстве, очень похожем на зависть. Здесь, на фотокарточках, была запечатлена любовь как она есть. Вспомнились свадебные фото родителей. У мамы… Валентины Игоревны напряженное лицо, у отца – спокойное и немного насмешливое. Спроси Лука у родителей сейчас, любят ли они друг друга, что получила бы в ответ? «Не задавай глупых вопросов!» – от матери. «Насмешила, доча!» – от отца. И дополнительную ремарку от брата: «Во дура!»

Почему так?

– А никто не знает! – раздался вдруг голос над ухом.

Лука подскочила, выронив фотографии.

Михал Кондратьич сидел на трюмо, задумчиво жуя кончик собственной бороды.

– Любовь, она как птица, чулидка! Коли на тебя слетит и на сердце сядет – запоет так, что заслушаешься. Но в неволе жить не будет. Погибает быстро…

Лука аккуратно собрала фотографии и протянула ему.

– Простите меня, я случайно…

– Знаю, – по-доброму улыбнулся тот. – Хозяйка здесь часто бывает – переживает за детей. Вот и с тобой познакомилась, картинки показала – хороший знак! Значит, примет в семью-то!

– Чего? – вытаращилась на него Лука, однако человечек уже исчез.

Дверца трюмо была плотно закрыта. А снизу раздался крик:

– Огрыч-магарыч, яйца пригорели!

* * *

Яр вернулся, когда Лука с аппетитом наворачивала подгоревшую яичницу, а висящий в воздухе у мойки Михал Кондратьич отчищал сковородку, ворча сквозь бороду. На все попытки Луки позвать его к столу он хмурил брови и отвечал, что «Домовым Домостроем не положено, и не бывать тому во веки веков!».

Гаранин застыл в дверном проеме, и его лицо на миг осветилось нежной улыбкой. А затем спросил:

– Показаться решил, старый пень? – Прошел к холодильнику – выгружать продукты из рюкзачка.

– Есть будешь? – последовал вопрос.

– А кстати, почему я тебя, Михал Кондратьич, в прошлый раз не видела? – сообразила Лука. – Испугался?

– Это кого это? – оглянулся тот. – Тебя, чулидку, что ли?

– Да нет, его! – она мотнула головой в сторону парня. – Правда, я бы тоже испугалась.

Лохматик покосился на Гаранина и горько сопнул носом.