Стрекоза ее детства

Фио еще ни разу в жизни не принимала участия в светском мероприятии, и, по правде говоря, ей никогда не доводилось быть приглашенной куда-либо вообще. Она знала, что вечеринки устраиваются для самых драгоценных представителей человеческого сообщества: ночные клубы фильтруют счастливчиков, допуская лишь самых богатых, самых красивых и дорого одетых, а исключительные торжества собирают людей, признанных исключительными, чтобы они обсуждали исключительные предметы, дегустируя не менее исключительные блюда и напитки. Всевозможные приемы устраивались ежедневно, и Фио знала, что ей туда путь заказан. Мысленно улыбаясь, она уточнила, что сама никогда не позволит светской круговерти поймать ее в сети своих соблазнов.

Парк начинался в тридцати метрах от замка. Прием проходил на открытой площадке, вымощенной белым мрамором, на края которой выплескивался коротко стриженый, волнистый газон. Три нагревателя создавали тепловую завесу, позволяющую гостям красоваться в летних нарядах. Расположенный посередине площадки внушительный стол, покрытый белой тканью, притягивал к себе жадные пальцы сотрапезников; лакеи в ливреях подносили все новые яства.

Кардинал томился у банкетного стола, с отвращением взирая на изобилие роскошных продуктов и хищные манеры гостей. Он перекрестился и бросил гневный взгляд на Шарля Фольке. Он никогда не чувствовал себя комфортно среди людей, посвятивших себя искусству. Он со своим устаревшим Богом ощущал себя жалким конкурентом, неспособным соперничать с религией, которая разрешала наркотики, декаданс и похоть. Это была нечестная конкуренция. То, что они не верят в Небеса, было не так уж страшно, но то, что они даже не смотрят на синеву неба, пронизанную золотыми лучами солнца, — это раздражало его бесконечно. Утки-казарки только что пролетели над их головами, но никто не заметил, как удивительно красиво они летели. Что же они могли тут увидеть такое, что затмило красоту природы? Самих себя. Они разглядывали свои отражения в глазах тех, на кого смотрели, как в небе расширенных зрачков, расцвеченных амбициями.

— Кто эти люди? — спросила Фио.

— Не беспокойтесь, здесь только очень важные персоны.

Артисты, журналисты, политики, меценаты и светские персонажи вперемежку. Шарль Фольке часто удивлялся тому, что столь разные люди кажутся столь похожими на невооруженный взгляд и к тому же посещают одни и те же места. Однако он знал их и потому прекрасно видел разнородность этого муравейника. Последний светский придурок рядом с истинным поклонником искусства, гонитель на одном банкете с гонимым. И все они держали в руках хрустальные бокалы, и все носили галстуки-бабочку. Шарлю Фольке казалось невозможным, что эти неодушевленные предметы отдают себя всем без различия, что шампанское смеет столь же стремительно течь в горло ничтожества, как и в горло хорошего человека. В свое время он был весьма сердит на шампанское и даже собирался никогда его не прощать, но, бог мой! оно так прекрасно. И они примирились.

Желая сохранить ясность сознания, он отверг предложенный бокал и погрузился в пьянящие ароматы тщеславия, разлагающегося мяса закусок и свежепостриженного газона. В системе отопления, должно быть, произошел сбой, потому что жара стояла удушающая. Он ослабил узел галстука и отметил про себя, что эта «частная гавань» в какой-то степени выглядела нереальной, подобно райскому острову, где зиму приговорили к изгнанию.

— Не могли бы вы взять цветок? — попросил он свою юную спутницу.