Стрекоза и Оми

Автобусная поездка всегда мучительна. Это некое испытание. Проверка на выдержку и терпение. Ведь ты вынужден сидеть безвылазно в неудобном кресле долгие часы, пытаясь обмануть себя, допустим, чтением. Но читать неуютно. Писать – здесь ударение нужно поставить на втором слоге – тоже не хочется. Остаётся думать, что я и делаю, поглядывая в окно на серое снежное поле в опускающихся сумерках. За окном – зима, поэтому так и хочется сказать, что вокруг белым-бело, как это было написано в старых школьных учебниках по чтению, но на самом-то деле всё серым-серо, и кажется, нет этой серости ни конца ни края.

Скоро совсем стемнеет, а в Женеве ещё день в самом разгаре. И сейчас можно было бы сидеть где-нибудь в пятизвёздочном отеле d’Angleterre и в совсем другое – широкое и чистое – окно наслаждаться панорамным видом на Женевское озеро и гору Монблан. Солнце в это время яркое, небо синее, в белых облаках, и вода, отражающая белизну облаков, тоже синяя. Правда, это для меня синяя, а кто-то считает, что на самом деле она бурая. Вполне может быть. В конечном счёте всё зависит от восприятия: если долго трястись на заднем сиденье «НефАЗа», то, конечно, снег за окном будет исключительно серым, и даже серее серого, а беспечным женевским буржуям и зимой лужайки кажутся зелёными. Хотя вполне возможно, что они искусственные и потому безжизненнее самого серого снега.

Пока я так рассуждаю, молодые мужчины и женщины в разноцветных куртках неспешно прогуливаются по набережной, а старики сидят на скамейках, закутавшись в пальто, и наблюдают за фонтаном Же-До, бьющим посреди озера. Скамеек немного, но каждую занимает только один старик. Никто рядом не подсаживается, хотя места предостаточно. Так они и сидят одиноко-одиноко и безнадёжно смотрят на озеро. Столб воды поднимается высоко в небо, а потом падает вправо, рисуя в воздухе трепещущее полотно треугольного паруса. А за ним – десятки заснувших на причалах яхт с торчащими иголками мачт. На фоне грандиозного водяного потока они кажутся никчёмными игрушками.

Кстати, никогда не понимал людей, пишущих в путеводителях для туристов, что высота фонтана составляет 147 метров. Зачем эти лишние подробности – «семь метров»? Для чего? Читатель такой писанины сразу же думает: да-а, красивый фонтан, но до 150 метров всё-таки не дотянул, сплоховали швейцарцы. Конечно, можно ответить, что в изданиях требуется указывать реальные числа. Но зачем такая точность? Это же не швейцарские часы. И реальность вычислений тоже какая-то сомнительная. Думается, что высота фонтана – величина переменная и зависит от многих факторов, а читатель всегда предпочитает правдивость сомнительной реальности. Да, именно так: иногда правдивость правдивее правды – простите мне сей речевой выпендрёж.

Из бара со странным названием Leopard доносится живая музыка. Кажется, исполняют что-то из Чета Бейкера. Что-то ностальгическое, из давно ушедшего времени. Как бы не заскучать-затосковать. Но если вдруг заскучаешь, можно попросить, чтобы принесли свежие фрукты и домашний шоколад, или заказать массаж прямо в номер, чтобы размять затёкшие в автобусе ноги…

Чуть-чуть удаётся вздремнуть, резко просыпаюсь оттого, что голова устремляется куда-то вниз, словно отрубленная стремительной, безжалостной гильотиной. Ловлю её и на всякий случай прилаживаю обратно на место. Интересно, о чём думал Людовик XVI, когда холодное лезвие рассекало его шею? Хотя, конечно, в тот момент он уже, скорее всего, ни о чём не думал. А за миг до этого? Когда ещё стоял на эшафоте. Он тогда шепнул что-то своему палачу…

За окном совсем темно. Скоро-скоро долгожданный Ульяновск…

3. Станция

Окна на станции были ненастоящими. Эхна это знал, но тем не менее каждое утро, просыпаясь, раздвигал шторы.

– Могли бы что-нибудь и поинтересней придумать, – упрекнул он великих конструкторов, взглянув на двор.

Солнца не было. За окном стояла серая зима. Снег неподвижно лежал на погрустневших тополях и берёзах, на крыше невысокого многоквартирного дома напротив, на откосах безжизненных окон. Вчера на почерневшей ветке промёрзшего насквозь тополя качался одинокий ворон. Смотрел куда-то вбок, чуть склонив голову. Возможно, ждал подругу. А сегодня и его не было. На улице пусто. Ни души. Лишь следы автомобильных покрышек на снегу. Типа «все уехали».

Он открыл окно, морозный воздух ворвался в комнату привычной утренней свежестью. Точнее, полной иллюзией свежести. «Мозгу все равно, какую реальность воспринимать – первичную или вторичную, – учил его в школе учитель биологии по фамилии Сапковский, за невероятную легкомысленность прозванный Приматом. – Для него имитация порой существенней, чем настоящее». Эхна подсыпал пшена в висящую за окном картонную кормушку, хотя уже давно ни воробьи, ни синицы не подлетали к ней. Кормушку он когда-то смастерил сам, использовав для этого тетрапакет из-под молока, и своей находчивостью весьма гордился.

Зазвенела крылышками стрекоза и, чуть не врезавшись в стекло, сделала кульбит перед самым носом Эхны, а потом унеслась в сторону безлюдной улицы.