Стрела архата

— Вы подтверждаете слова своего отца? — спросил Щеглов, когда рассказ был окончен. Она молча кивнула и опустила голову. — В таком случае вы должны отдавать себе отчет в том, что явились невольной причиной, толкнувшей его на преступление. Ваш отец убил человека, пусть негодяя, но…

— Он не негодяй, — горячо возразила Валентина.

— Не негодяй?.. Впрочем, не буду с вами спорить — вам, наверное, видней. Но факт остается фактом: профессор мертв, убил его ваш отец, а вы — вы стали той самой силой, которая вложила оружие в руки вашего отца. Вы хоть понимаете это?

Глаза ее, полные ужаса и тоски, устремлены были на беспощадного следователя и молили о жалости, о снисхождении. Но Щеглов боялся встречаться с ней взглядом.

— В чем же я виновата? — взмолилась она, еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. — Не могла же я скрыть этого… позора от отца. У меня и в мыслях не было, что он может сделать такое… Бедный отец!

Все-таки она не выдержала и заплакала, размазывая слезы по щекам, на этот раз лишенным косметики.

— Отец! Бедный отец!.. Прости! — причитала она, всхлипывая. — Да, да, это я виновата, я! Только я… Прости! Что же я наделала?.. Ведь я думала, что так будет лучше… Пойми, я не могла иначе… Бедный, бедный мой…

Щеглов понял, что большего от несчастной дочери Храпова он не добьется. Но один вопрос все же не давал ему покоя.

— Успокойтесь, Валентина, я вас очень прошу. Вот, выпейте воды, вам станет лучше. Успокойтесь, и постарайтесь ответить на один вопрос. Ваши отношения с Петром Николаевичем Красницким действительно зашли так далеко?

Валентина на секунду вскинула на Щеглова глаза, обильно залитые слезами, но тут же вновь затряслась в рыданиях, еще более сильных, чем прежде. Ни слова больше не услышал от нее следователь Щеглов. С тем и отпустил бедную девушку, внутренне переживая ее боль как свою собственную.

Вызванный в следственный отдел Максим Чудаков в назначенное время не явился. Прождав его около получаса, Щеглов позвонил ему на квартиру, но к телефону никто не подошел.

Остаток дня прошел без происшествий. Максим Чудаков дома так и не появился. Наблюдение за Бобровым пока ничего нового не дало. Вечером, в положенный час, он вернулся домой с работы и больше в этот день никуда не отлучался. Ни телефонных звонков, ни встреч с кем-либо у него не было. Лишь супруга его дважды выходила из дома: первый раз — в магазин, второй — к соседке. И больше ничего.

Молчали и коллеги из таллиннского угрозыска. Мартинес словно сквозь землю провалился, и, несмотря на усиленные поиски, следы его пока обнаружить не удалось. Вызывало тревогу у Щеглова также и отсутствие Чудакова. Правда, кое-что, касающееся этого странного малого, все же просочилось, но это нечто сейчас совершенно не интересовало Щеглова и вызвало у него лишь раздражение. Сотрудник, вторично посланный за Чудаковым, столкнулся на лестничной клетке его дома с каким-то пузатым типом в майке и шлепанцах. Тот назвался Тютюнниковым и, многозначительно засопев, сунул сотруднику в руки какую-то бумагу. Затем, кинув напоследок странные слова: «Сигнал. Считаю свои долгом. Всегда к услугам», он скрылся за дверью соседней квартиры.

И вот сейчас эта бумага лежала на столе Щегловым.

«Я, Тютюнников К. К., — сообщалось в бумаге, — считаю своим долгом сообщить, что некто Чудаков М., совершенно случайно являющийся моим соседом по месту жительства и работающий экспедитором в магазине „Овощи-фрукты“, ведет подозрительно одинокий образ жизни и спекулирует овощами всех сортов и категорий, начиная со свежих огурцов и кончая далеко не свежей картошкой, которую он целыми мешками перепродает „налево“ за явно завышенную плату, преимущественно лицам кавказской национальности. Потом эта картошка (и огурцы) появляется на рынке…»

Далее в письме подробно излагались многочисленные «факты преступной деятельности» Чудакова М. Письмо заканчивалось припиской, сделанной женской рукой: «Я, Тютюнникова П. П., полностью подтверждаю слова своего мужа, Тютюнникова К. К., в чем и подписуюсь». Ниже, действительно, стояли подписи четы.

Щеглов со злостью бросил письмо в ящик стола и тут же забыл о нем. Другие мысли в этот предвечерний час одолевали его.