Стрела и солнце

Где взять эти деньги? Община, чьи доходы состояли из мелких поступлений с каменоломен, солеварен, таможенных сборов за право вывоза товаров из города или продажу их у себя на рынке, судебных сборов и взысканий, средств от продажи имущества, изъятого у преступников, и прямых налогов с метойков и рабов, отпущенных на волю (граждане от прямых налогов были освобождены), не могла потянуть эту статью расхода без значительного ущерба для казны — воинская служба, связанная с большой опасностью, требовала достойного вознаграждения. Придется обложить граждан особой податью — литургией. У бедняка денег нет. Значит, платить должен богач.

— Опять платить? — хрипел от злости крупный ростовщик Коттал — бледный горбоносый человек с острыми зубами, хищно выступающими изо рта вперед.

Он устал от поборов. Город не раз заставлял его то снаряжать галеры для охраны морских путей, то выделять излишки зерна для раздачи беднякам, то покупать камень на починку стен. И вот теперь с него еще требуют средства для содержания солдат!

— Да, скупой ты человек! — грохотал с возвышения кузнец Ксанф. В сегодняшней стычке его задела скифская стрела, поэтому он был очень сердит.

А вот и красильщик Анаксагор. Он кричит:

— Я и мои друзья — мы платим за свободу Херсонеса собственной кровью!

— А ты, Коттал, плати золотом, раз так богат! — эти слова принадлежат гончару Психариону; после того, как старики, по совету Гикии, побывали у него дома, разобрались в семейных неурядицах и хорошенько пристыдили легкомысленную жену гончара, он помирился с нею, бросил пить и стал принимать живое участие в делах общины.

— На наших же деньгах разбогател, — добавляет Менандр, старый мастер по выделке щитов. — Сто тридцать пять за сто дерешь. Где это видано? Сколько бедняков ты затаскал по судам и разорил за долги, помнишь?

— Не хочешь платить — надевай шлем и панцирь, бери копье и ступай в дозор.

— Что вы, братья! У него шея сломится от тяжести шлема.

— Ха-ха-ха!

— Он себе глаз пикой нечаянно выколет.

— Или нос мечом отрубит.

— Хо-хо-хо!

— Где ему! Он только у себя дома, на женской половине, храбрец.

— Завидит скачущего номада в рогатой шапке — так обо… три дня будет отмываться.

— Га-га-га!

— Водой не возьмешь. Стригилем[23] придется скоблить.

— Го-го-го!

— Наглецы! — с пеной у рта обрушился на толпу Коттал. — Я вижу, мое золото не дает вам спать, дармоеды. Хотите разбогатеть? Поменьше бражничайте. Вы думаете, монеты падают ко мне во двор с неба? Труд! Труд и бережливость — вот основа благополучия. Деньги — не камешки, чтобы ими разбрасываться. Попробуйте только…

— Спокойно, Коттал! — перебил его Ламах.

Граждане среднего достатка тоже несли ряд денежных повинностей, но далеко не в таких размерах, как толстосумы. Ламаху было выгодно поддерживать бедняков — может быть, чтобы отвести их злобу от себя и направить против богачей.

— Если ты, — продолжал архонт, — не перестанешь оскорблять граждан, я взыщу с тебя пятьдесят драхм. Не прикидывайся честной девицей. Мы знаем, как ты заработал свое золото, — сказал он сурово. — Придется тебе, Коттал, тебе и твоим друзьям, распечатать горшки с монетами, хочешь не хочешь.

— Правильно! — загремела толпа.

— Что правильно?! — завопил Коттал. — Это грабеж! Если так… я призову Асандра!

Сразу наступила тишина.

Бледный Коттал увидел сотни угрожающе поднятых рук и попятился. Казалось, народ сейчас набросится на него и разорвет в клочья. И медлит лишь потому, что клокочущая в сердцах ярость еще не перехлестнула через край. Предатель!

Архонт понял: спустя миг собрание может превратиться в побоище. Коттала не жаль. Пусть его убьют, но только не здесь. Акрополь — священное место, допустить беспорядки тут — значит подать толпе мысль, что она всесильна и ей все доступно. Нет, народ должен уважать богов и власть.

Ламах поспешил разрядить напряжение.

— Призовешь Асандра? — Старик усмехнулся. — Зачем? Асандр — наш друг. Мы сами его призовем, когда соскучимся.

Он почтительно поклонился Оресту, сыну боспорского царя. Смотри, глупый Коттал, Асандр мне ближе, чем тебе. Послышался смех.

«Хорошо, что мы допустили боспорянина на собрание», — эта мысль осенила всех херсонеситов.

Коттал смутился. Но его душил гнев, и ростовщик вдруг брякнул:

— Тогда я обращусь за помощью к понтийскому царю Полемону.

…Будто земля разверзлась у храма!

Будто новая Этна внезапно образовалась в акрополе Херсонеса и взрывом чудовищной силы расколола тишину…

Рыча и визжа от бешенства, толпа раскаленной лавой хлынула к возвышению, чтобы сжечь, превратить в пепел ненавистного ростовщика.

Но тут, по знаку Ламаха, из-за колонн выступил отряд рабов-полицейских.

Община придирчиво отбирала из среды захваченных ею туземцев самых рослых и сильных мужчин — они следили за порядком в городе, пресекали уличные драки, водворяли домой заплутавшихся ночью гуляк, приводили в исполнение приговоры народного суда.

Рабы широко замахнулись.

На толпу остервенело рвущихся вперед херсонеситов обрушился единый удар десятков крученых длинных бичей. Люди остановились. Второй удар отбросил их назад. Третий водворил тишину.