Стрела на излете (СИ)

Далара снова оказалась права - сила возвращалась к Мэлину. Медленно, раздражающе медленно, по капле, но с каждым днем он ощущал мир все ярче и ярче. Никогда еще небо не казалось ему настолько высоким, вода - такой холодной, трава столь мягкой, а ветер - свежим. И никогда раньше он не ценил так способность ходить и дышать, слышать и видеть, понимать и знать. Молодой маг и раньше стоял на самой грани смерти, да что там - за гранью, но тогда, вернувшись, он учился жить, склеивал себя по кусочкам, искал смысл и цель в пустом существовании. Теперь же, вдыхая прогретый солнцем, пронизанный цветочным ароматом воздух, Мэлин с каждым вздохом чувствовал себя частью этого затаившего в ожидании грозы мира, и понимал, насколько ему повезло: невероятно, вопреки всем шансам и здравому смыслу, он все еще жив, и остался магом.

Нужно было снова умереть, чтобы научиться, наконец, радоваться жизни. Больше он не будет таким глупцом! Весна сменилась летом, как и ожидалось, знойным: трава пожелтела и ощетинилась сухими колючками, клумбы облысели, а маленький пруд, последнее убежище лягушек со всей округи, пересох и растрескался глиняными черепками. Обычно в такую жару они поливали небольшой сад вокруг храма дважды в день, а самые нежные растения заботливо прикрывали от солнечных лучей натянутой на шесты тканью. Но этим летом всем было не до того.

Мэлин слишком погрузился в смакование подлинной сути вещей - для его внутреннего взора пожухшая трава оставалась столь же свежей, как и первые бархатные ростки, пробившиеся сквозь землю ранней весной - он почти не пользовался обычным зрением. Далара редко выходила из дома, ее что-то тревожило, на лбу эльфийки пролегла упрямая морщина, и слова с трудом размыкали сжатые в линию губы. Она предпочитала молчать и целыми днями просиживала над столом, заваленным бумагами. Покрывала листы мелкими значками, разрывала их в клочья в приступе немого отчаянья, и начинала все сначала. Мэлин как-то подобрал такой разодранный лист, но ничего не понял - среди знаков иногда попадались знакомые буквы и цифры, но смысла в этой писанине было не больше, чем в птичьих следах на песке.

К разговору об Ареде они больше не возвращались, да и вообще почти не разговаривали, стараясь избегать друг друга, что было нелегко сделать в крошечном домике. Мэлин большую часть времени проводил снаружи, несмотря на жару, иногда, в самое пекло, прятался в храме, а по вечерам сразу же уходил к себе, не дожидаясь, пока прогорят дрова в очаге. Между Даларой и ее невольным творением поселилась немая неловкость, и никто из них не решался заговорить первым, чтобы разбить пока еще тонкий, но обжигающий кожу незримый лед.

И только Ларион, болезненно чуткий к чужому страданию, даже если это всего лишь боль травы, высыхающей под солнцем, поливал лужайку возле задней двери, но на весь сад его сил не хватало, а о помощи мальчик не просил, видя, что взрослые заняты. Пока Мэлин выздоравливал, Ларион все время был рядом, но чем лучше чувствовал себя его наставник, тем чаще он оставлял дядю в одиночестве, а молодой маг, слишком занятый возвращением к жизни, и не замечал, как мальчик медленно незаметно отходит в сторону.

Маленький полуэльф остался один на один со своим страхом: молчание, сковавшее взрослых, захватило и его душу. Впрочем, даже пожелай Ларион поделиться с матерью или дядей беспокойством, он не смог бы объяснить, что же его тревожит. Порой ему казалось, что страх, противно холодящий спину, вовсе не его, что это мир замер, в ожидании неизбежного ужаса, а он просто не может отгородиться от окружившего их напряжения.

Сны, спутанные, смятые, полные ярких вспышек и черных пятен, тихие, едва слышные голоса, гулкое эхо в горах, одиночество, острой болью пронзающее подреберье. Утром он просыпался более усталым, чем ложился спать с вечера. Но тонкая невидимая нить удерживала от полного отчаянья - там, во сне, сквозь ужас и тревогу, он чувствовал чью-то теплую легкую руку на своем плече. И разделенный надвое, страх уже не казался столь невыносимым.

Но днем ощущение скорой беды возвращалось, и как ни хотелось порой уткнуться маме в плечо, он не смел даже подойти слишком близко, будто между ним и матерью возвели невидимую стену, и пойти против воли неведомого зодчего казалось столь же немыслимым, как взлететь или шагнуть в огонь.

***

Далара нашла Мэлина в саду - он упражнялся, подкидывал вверх шишки, и не давал им упасть, заставлял кружиться вокруг куста можжевельника. В хороводе послушно вертелось уже штук двадцать шишек, а он все добавлял новые. Эльфийка прислонилась к дереву, и наблюдала, молча, а затем, развернувшись, так и не сказав ни слова, направилась к дому. Мэлин, казалось, и не заметил Далару, но хоровод рассыпался, и шишки, выстроившись строгим прямоугольником перегородили ей дорогу:

- Если ты хочешь мне что-нибудь сказать, то говори, а не убегай снова. Сколько можно прятаться?

- Я не хочу, - но голос звучал жалобно.