Стрела над океаном

В сумеречной дымке растаяли далекие берега.

После вечернего чая, прежде чем устроиться на ночь в кают-компании на узеньком диванчике, рюкзак под голову, захотелось выглянуть на палубу.

Поднялся по крутому трапу. Открыл тяжелую железную дверь… Надо мной, за вздыбившейся кормой, — черная стена воды, отливающая сумрачным смоляным блеском. Сейчас, сию секунду, с грохотом и ревом, с шипением и свистом она обрушится на корабль…

Едва я успел подумать об этом, как стена стала беззвучно оседать. Корма опустилась. И потому, с какой силой меня качнуло от захлопнувшейся за спиной двери, я понял, что теперь вздыбился нос корабля.

Вцепившись в какой-то трос, я стоял, оглушенный, очарованный ночным штормующим океаном.

Ревело, гудело, плескало. Из темноты одна за другой, одна за другой вздымались черные волны, с яростным шипением растекались по бортам корабля. Соленая пыль увлажнила лицо. Солеными стали губы. До чего же, черт возьми, это здорово! Но…

Еще одна цитата, и опять из Конрада: «Быть может, я чересчур впечатлителен, но, сознаюсь, мысль быть выброшенным в разбушевавшийся океан среди мрака и рева волн вызывает во мне всегда судорожное отвращение…»

Во мне, пожалуй, тоже…

О БУДНИЧНОМ ГЕРОИЗМЕ

Неуютно стало на палубе. Стараясь не загреметь по убегавшему из-под ног трапу, я спустился вниз. Тесная, спартански скромная в смысле убранства кают-компания показалась необыкновенно светлой, теплой, надежной.

Впрочем, и здесь, в кают-компании, все кренилось, качалось. Что-то стучало, потрескивало, звякало, скрежетало. А за переборкой слышались глухие удары и плеск волн.

Неизменный ритмичный стук машины действовал успокаивающе: пока бьется стальное сердце корабля — все в полном порядке!

Признаться, на одну какую-то минуту я показался себе немножко «героем»: иду ночью в океане, на небольшом суденышке!..

Но тут же подумал: «И шторм, и качка, и ветер — все это обычная, совершенно будничная обстановка для людей, с которыми свела меня судьба на борту корабля. Да и штормишко-то не бог весть какой — от силы семь баллов!..»

А если десять баллов? Все равно — корабль идет в положенный рейс. И никто не чувствует себя героем.

Транспортный корабль — что, казалось бы, может быть героического в его работе? Везет на острова уголь, дрова, горючее. Везет муку, сахар, консервы, «сухофрукты». Везет красивый шифоньер. Нужно будет— повезет корову!

Человеку нашей земли нужно многое. Он издавна привык к тому, что всегда, при всех условиях жизни, он сыт, обут, одет, что в его очаге не гаснет добрый огонь.

Все это стало для нас непреложными нормами жизни — даже если человек оторван от так называемых «культурных центров», если он, как, к примеру, наши пограничники, выполняет свой нелегкий долг где-нибудь в раскаленной солнцем пустыне или на далеких берегах холодных морей.

Наша транспортная шхуна и есть та добрая, заботливая рука, которую Родина протянула к далеким островам.

Но, вероятно, бодрые, подтянутые молодые парни-матросы и вечно чем-то занятые, о чем-то хлопочущие офицеры и их молодой командир даже не думают о том, что они каждый день совершают пусть скромный, но по-своему героический трудовой подвиг.

Не думают потому, что таково уж свойство советского человека — делать свое дело как можно лучше по велению сердца.

— …Неужели правда — возили коров?

Офицер — чистый, бритый, розовый — усмехается.

— Было время — возили. Теперь-то коровы есть почти на всех погранзаставах. А вот быка возили в прошлом году. На гастроли, так сказать. Беда с ним была! Очумеет от качки — на коров и не смотрит. Морду воротит… Всякое, конечно, бывало!.. Работенка не из легких. Вот увидите, как производится разгрузка! Это, знаете, не всегда бывает просто, особенно если штормит… Так сказать, будничный героизм!..

Впоследствии доводилось — и не раз — видеть, как разгружается корабль. У борта на злых, холодных волнах прыгают, как пробки, плоские, надутые воздухом понтоны из черной резины. На них бережно укладывают мешки с углем, бочки с горючим, ящики с кирпичом, дрова — свинцовой тяжести корявые поленья камчатской «каменной» березы.

Потом моторный вельбот тянет понтоны на буксире к берегу. Там их разгружают. Один из понтонов опрокинулся — по счастью, тот, что с дровами. Два матроса приняли холодную ванну. Дрова долго, заботливо собирали по всей бухте — до последнего полешка. Дрова драгоценны: на островах нет не то что ни единого деревца, но и ни единого кустика! Растет лишь, теряясь в густой траве, рябинка высотой сантиметров в тридцать.

Помню, сидел я в теплой сухой комнате. Дождь бил в окна. Под напором ветра жалобно позванивали стекла. У прибрежных камней глухо шумел прибой. И все тонуло в тумане, который, как из прорвы, полз и полз по долине, заволакивая сопки, скалы, корабль на рейде. А разгрузка шла своим чередом. Вельбот, таща за собой понтоны, бегал от корабля к берегу, от берега к кораблю… Люди работали не покладая рук, спешили изо всех сил — к ночи ожидался шторм…

В КОМАНДИРСКОЙ КАЮТЕ