§ 94. Но не могут утверждения о порядке появляться в полном беспорядке, чисто хаотически и случайно (тем более что свободные действия сами (или случайно) не происходят, им, такой случайности нет места, поток натуралистически непрерывен, в нем, предоставленном самому себе, нет, как уже говорилось, причины что-либо делать по-новому или иначе, выпадать из непрерывного действия причин и следствий). «Машина времени» или «ноогенная машина» должна, повторяю, быть. Это прежде всего организация явлений организацией времени, самого временного процесса в формальном смысле слова (я пока отвлекаюсь от «твердой» и вещной материи этой формы)[54]
. Некоторое упорядочение во времени, само являющееся способом извлечения порядка — порядок порядков (кстати, единственно в этом смысле мы можем тогда сказать, что порядок только из порядка, и уместно тогда сказанное Франком: «Можно сказать, что если бы все на свете без остатка было слепо и бессмысленно, то не нашлось бы существа, которое могло осознать и высказать эту истину»). Но тогда мы сразу же раскорячены на двух уровнях, имеем двуединство, являющееся первичным фактом человеческого ума (в самом сердце мысли зияющее двуединство, ибо то, что не может делаться естественно, может делаться лишь на транс- цендирующем напряжении сил, несомом усиливающей машиной, машиной избыточности, — это к разноприродности «машины» и того, что ею структурируется как материальный источник энергии свободного действия). Явления должны упорядочиться во времени и пространстве (особом), чтобы в содержании явлений мысли был порядок, имел место акт извлечения порядка из мира, из информации о нем. Содержание этого порядка — с проскоком нижнего включения, которое как раз и космоло- гично, — отнесено в языке-объекте к спектаклю простирающегося перед познающим (и отделенного от него) мира, мира, развернутого в универсум (= космос), объективировано в нем взором отделенного зрителя, то есть вложено в пространство воздействий с фиксированными реальными характеристиками, дано в причинной структуре аппарата отражения (и в полностью причинностной логике этого языка-объекта) — в силу принципа прямого опыта, конститутивного для науки. Вложено туда и для субъекта и для наблюдателя-текстолога. Следовательно, к элементарным объектам или формам этой особой действительности (исторической) «нижнего включения», если бы мы захотели теоретически ее построить, не можем придти ни извне актами трансцендентного наблюдения (как если бы знали мир, воздействующий на субъекта, помимо его сообщений об этом мире)[55], ни изнутри актами понимания и расшифровки «скрытых качеств», «плана» и тому подобных в субъекте, — но это и означает, что выделение базовых элементов такой реальности впервые означало бы и объективность анализа: независимое 1) от сознания исследователя, 2) от сознания-объекта. Поскольку мы утверждаем, что и для самого субъекта (как и для наблюдателя) она (§ 116), помимо своего объективизированного ряда (вложенного в область с фиксированными реальными пространственно-временными характеристиками), — неотчуждаемая и не объективизируемая (в терминах содержания) «внутренняя» реальность[56].Субъект же смотрит в терминах накрывающего пространства (наблюдаемые «факты», чистая мысль, обратимые, контролируемые сознанием и волей акты мышления и так далее), в каковых его видит и внешний наблюдатель, находящийся с ним в «понимающей» связи. Абстрактная точка «здесь и теперь» охватывает весь мир, все его явления, которые мы видим и о которых в понятиях однозначно сообщаем. Это рефлексивное пространство Наблюдателя 1) псевдоевклидово — идеальная система, охватывающая весь мир, вмещающая все явления в одной перспективе, 2) изофункционально (своей структурой и симметриями) предметам мира, не имеющим «внутреннего», из прилегающего далекого придает суждениям о предметах в точке «здесь и теперь» всеобщность и необходимость, полноту. (Полое заполняется без каких-либо искажений), 3) субъект-объектно по структуре, то есть покоится от начала до конца на твердом и единообразном разграничении объекта и субъекта.