Стрела восстания

Но сегодня Ичберей не остановил руки своей, и Хулейко упал на снег с глубокой раной в груди.

Быстро обтер Ичберей окровавленный нож, засунул его в ножны со словами:

— Удар Тайбарея — смерть человеку! Потому что не вытаскивает Тайбарей ножа из ножен в защиту неправого дела.

VII. ТУЛЯ

В Колмогорах жил поп... У попа была жена...

Поп с попадьей наплодили семью в восемь душ...

Дива никакого во всем этом не было. А что грамоте хорошо разумел колмогорский поп — вот это было большое диво по тем временам.

Не будь этого дива, — не пришлось бы позже Туле дивиться на свою глупость.

Впрочем, ни сам поп, ни Туля не были особенно виноваты во всем, что произошло потом. А началось все с попадьи. Девятым ребенком на сносях ходила она и по этому случаю грызла попа:

— Всю колмогорскую округу обойди — нет вострее тебя в книжке читать. А проку в том ни на вот эстолько нет! — показала кончик мизинца попу.— Другие попы по книжке ступить не умеют, а живут — завидки берут. Глико-сь на своих ребят: бесштанниками до пятнадцати да больше годов бегают... Ох и дура же я, дурища! Обварилась, шалища шальная, на андельский чин твой: через тебя, думаю, ближе к богу буду. Где там! Нагрешила только больше с тобой.

Поп спокойный был человек, набожный. Когда ругалась жена, он только молитву творил да вздыхал. В исключительных же случаях, сотворив молитву, осенял себя крестным знамением и смиренно говорил попадье: [- 117 -]

— Не ропщи на господа: по заслугам воздает вседержитель кажинной твари вселенския.

Смиренство попа умиротворяюще действовало на попадью.

— Ой ты, белеюшко мой ненаглядный! — говорила она, обвивая шею попа руками.— Нельзя на тебя и сердца-то нести, как на младенчика невинного... Гляди уж, гляди в свою книжку.

Но поп откладывал в таких случаях книжку в сторону и осушал глаза попадьи поцелуями.

Крестное знамение и смиренное увещание перестали на попадью действовать с тех пор, как понесла она девятого.

— Сам ты тварь селенская! — зло крикнула она попу на его излюбленную фразу.— Только и знаешь кресты да молитвы. А ни от крестов, ни от молитвов твоих нисколехонько леготы в житье не прибавляется. У других попов вон ума хватает на то, чтобы к самоядишкам — поганым нехристям — пробираться да животы свои умножать. Неужто уж добром поганых самоядишек попользоваться во грех господь-батюшка поставит?

Поп хрюкнул, как потревоженный морж, ибо происшедшее выходило за пределы привычного, а потому вызывало учащенное сердцебиение. Отругиваться он не привык, потому что в былое время и прибегать к втому не доводилось ни разу, и стал обдумывать то событие, кое ускоряло биение сердца его.

«Тварь всякая, — думал поп, — по знакомой тропе к водопою либо питания для идущая останавливается, изумлением пораженная, егда замечает на пути своем предмет новый либо тварь иншую. Такожде и аз, грешный пастырь, сражен есмь в день сей изумлением великим, ибо зрю в речах господом богом данной мне жены — сего сосуда греховного — кощунство велие... А наигорше сего осознать мне приводится крупицу некую правды в сих речах кощунственных. Что есмь аз, аще не тварь? И совокупно с женой своей во грехе сотворил аз, грешный, девять тварей подобных себе. Вспоить, вскормить, на ноги поставить — обязан есмь до единого. А како исполню сие, аще даяния прихожан столь скудны, что не могут от них чада мои сыты быть, не токмо одеты, обуты...» [- 118 -]

И после таких вот раздумий поп испросил у своих духовных властей благословение на переезд из Колмогор в Мезень.

— Обуяло, — говорил он духовным властям, — меня великое хотение: приобщить, елико возможно больше, самоядцев-идолопоклонников к нашей церкви христовой.

И там, в Мезени, вскоре он уразумел, что «дикари сии зело падки до всего блестящего» и к тому же суеверны свыше всякой меры.

Не книжным, а понятным для многих из них разговорным языком стал он проповедовать самоядцам евангельское учение, сопровождая свою проповедь показом ярких лубочных картинок о царствии небесном и об аде кромешном. Чаще же всего он стал говорить им о Николае-угоднике, чудотворце мирликийском, покровителе всякой охоты и плавания по морю-окияну. После рассказывания о жизни угодника он раздавал малюсенькие— для ношения в пазухе — иконки с изображением лика Николая.

За бога столь баского (красивого по сравнению с божками собственного производства) ненцы платили «каждый от щедрот своих». И поплыли в руки попа пушнина, мясо, рыба, олени.

— Поистине, — говорил теперь поп переставшей ворчать попадье, — господь щедро награждает ловцов человеков. С того дня, как вступил я на стезю уловления человеков, не видим мы с тобой нужды ни в чем, ни в питии, ни в одеянии, ни в пище. Чада наши растут, не испытывая нужды ни в единой мелочи, и на будущую жизнь их мы откладываем гривны, рубли и ростим стадо оленей.

Раздобревшая попадья дряблым телом прижималась к нему:

— Не говорила ли я тебе, белеюшко, что ты вострее всех? Стоило пожелать тебе, и все у тебя родилось: достаток и покой семьи.