Стреляйтесь сами, Мазепа

Что же на самом деле произошло, из нескольких десятков тысяч горожан знали, пожалуй, лишь двое. И одним из них был ротмистр Мазепа – жандарм и знаток политического сыска, человек основательный и семейный.

Через несколько дней после памятного разговора с полковником Устиновым, он, получив заключение экспертизы о том, что оружие «от мадам Дюшон» к делу о покушении на тюремного начальника не «пришьёшь», безрадостно заключил: «Полное фиаско. Разыграть карту Тройницкого, пусть даже слабую – не вышло. И «Трапеция» со своим дружком забились, как тузы в новой колоде: когда в руки попадут – неизвестно. Значит, надо серьёзно взяться за Алымова. Чую: знает этот сибарит многое. Да и надоел он мне, если честно, путается под ногами. Деятель чёртов!»

План действий у Мазепы созрел быстро. Не откладывая, он связался с приставом Чернолобовым и попросил его прислать к нему городового, да-да, того самого – Громыхайло.

– Ты, урядник, гляжу, обносился и отощал на штрафных-то хлебах, – неласково встретил он плохо выглядевшего полицейского, – А ведь участь тебе уготована ещё слаще.

Громыхайло поднял на ротмистра глаза страдальца.

– Всплыла тут история занятная, в которой ты, уж не знаю из каких соображений, снова повёл себя преступно, – продолжил Мазепа, – Девицу, что отпустил в Леонтьевском ручье, помнишь?

Ларион Ульяныч тяжело дыша, молчал.

– Значит, не забыл. А что потом содеяла та девица тебе рассказать?

– Ваше высокоблагородие, – всхлипнул урядник, – Искуплю. Вы только прикажите!

– Для того и призвал, чтоб искупил, – ротмистр взял с подноса заранее приготовленную рюмку с водкой, поднёс Громыхайло, – На-ка, выпей и успокойся. Если сделаешь всё так, как я сейчас укажу, прощу тебе и похищенные деньги, и про убийцу, тобой отпущенную, тоже забуду.

– Мне бы в городовые оборотиться, ваше высокоблагородие, погибаю, – выпив, опять всхлипнул Ларион Ульяныч.

– Унтером через полгода сделаю. Слово офицера. А пока надбавку к жалованью выхлопочу. Человеком себя почувствуешь.

Громыхайло недоверчиво переспросил:

– Как унтером? За что?

– Слушай внимательно, дурак, и не сомневайся в моём расположении. Завтра пойдём с тобой к одному очень опасному господину. Я буду с ним разговаривать, а ты при мне охраной состоять. Да не просто состоять, а быть готовым при малейшем его подозрительном движении стрелять в него. Оружие при нём может оказаться. Вот полезет он якобы за часами, к примеру, а сам пистолет выхватит. Для того и идёшь со мной, чтобы верно опередить преступника. Ясно излагаю?

– Так может его сразу убить? – прямодушно предложил урядник.

Мазепа покачал головой:

– Не бывать тебе унтером, Громыхайло. Начальство понимать не умеешь. Ещё раз повторяю: будет сидеть господин смирно, значит, пусть и сидит себе. А вдруг руками баловать начнёт, тогда и стреляй без задержки.

– Мне бы покушать чего, ваше высокоблагородие, руки трясутся кой день. А так всё в лучшем виде исполню. Согласные мы.

– Подойди сюда. Вспомоществление тебе в десять рублей выдам. Грамотный? Тогда ставь вот здесь свою подпись и ступай домой. Завтра чтоб с утра у меня был. Искушаем кофию и отправимся. Но гляди: наберёшься водки, упеку в рудники на веки вечные.

Тут мне хотелось бы, следуя истине, поправить самого себя. Был ещё один человек, невольно посвящённый в тайну гибели Алымова. Это жена урядника – Глафира. Громыхайло, как только получил деньги, тут же завеялся в лавку и, потратив аж целых два рубля с полтиною, накупил баранок, селёдки, сахару и много ещё чего. Вывалив свёртки со снедью перед удивлённой супругой, похвастался:

– Готовь ужин, Петровна. Теперь кажин день так стомах свой ублажать будем.

Глафира, крупная и видная – под стать мужу – бабёнка, с посеревшей, однако, от постоянной нужды кожей, засуетилась у стола.

– Ларион Ульяныч, – освобождая от икры селёдку, спросила вкрадчиво, – А что рыба, она откуда? День-то выдачи жалованья рази сегодня?

– Вот завтрева ротмистр поручил мне важного подпольщика напужать, а то и пристрелить, тогда, говорит, в унтеры выйдешь. И денег дал. А те, что сын пропил, обещал списать без претензиев. Благодари господа, заживём вдвое лучше против прежнего, – хлопнул её по чреслам Громыхайло.

Счастливая женщина не удивилась словам мужа. Сам службу такую выбрал: он стреляет, в него стреляют. Ни вздохом, ни упрёком не огорчила благоверного. И утром спокойно проводила его, наказав купить, как домой возвращаться станет, фунта два семечек подсолнечных. Истосковалась душа, мол, по жареным. Громыхайло крякнул непонятливо: эх, деревенщина! Но разве откажешь?

Мазепа, оглядев чисто выбритого, помолодевшего, как-будто, за ночь урядника, остался доволен:

– Только винтовку свою оставь, налегке пойдём, – и сам перекинул через плечо городового оранжевый шнурок с кобурой, – Надеюсь, не забыл, как с наганом управляться?