Стреляйтесь сами, Мазепа

Они подъехали к дому недалеко от площади Ермака аккурат в обеденное время. Алымов пил чай. Граммофон голосом Саши Давыдова кручинился об увядших розах, и в глазах гувернантки Стеши таились слезы. Услышав звонок в передней, она пошла узнать, кого принесло в столь неудобный час, и вернулась встревоженной.

– Цезарь Юльевич, там полиция.

– Полиция? – отставил чашку Алымов, – Что они хотят?

Барышня указала на дверь.

– Вас требуют.

– Ну что ж, проси господ. Пусть прямо сюда проходят, а сама иди, пожалуй. На сегодня ты мне больше не нужна.

Стеша попрощалась и покинула дом. А в столовой завязалась короткая и нервная беседа.

– Ротмистр Мазепа, охранное отделение, – войдя, представился Иринарх Гаврилович, – Вы Алымов Цезарь Юльевич? Тогда имею задать вам несколько вопросов.

Алымов, даже не привстав со стула, усмехнулся:

– Извините, господин жандарм, но предложить вам сесть у меня нет ни малейшего желания, как нет такового и откровенничать с вами. Хотя! Очень любопытно: зачем я вам понадобился, и почему вы пожаловали именно сюда, а не пригласили меня для разговора в своё учреждение? Случилось что-то серьёзное?

– Случилось. Но для начала перемените тон, штабс-капитан, – угрожающе потребовал Мазепа, – В вашем положении следует быть более учтивым.

– Каком положении?

– Любопытном, – Мазепа помолчал и пошёл напролом, – Укажите нам, милейший, сегодняшнее местонахождение известной вам мещанки Денисовой, и мы мирно расстанемся. В противном случае я вынужден буду привлечь вас к ответственности за укрывательство особо опасной государственной преступницы. И что ещё хуже – за помощь ей в совершении злостного убийства.

– Помилуйте, ротмистр, но какое же убийство могла совершить Татьяна Андреевна? Она же совсем ещё девочка и калека притом!

– Да бросьте вы эти сопли: девочка, калека. Эсерка она, член боевой организации. И не говорите мне, что вы не знали об этом. Я бы на вашем месте застрелился, Алымов, чтобы в дальнейшем избежать позора разоблачения и постыдного наказания.

Цезарь Юльевич внимательно посмотрел в глаза жандарму:

– Нет уж, стреляйтесь сами, Мазепа, – и сделал роковой жест – потянулся рукой в карман за платком.

Громыхайло, стоявший за спиной ротмистра, тут же выстрелил.

Дальше – пунктирно.

Алымова при большом стечение народа похоронили со всеми возможными почестями. Отпевание. Речи над могилой. Золотые трубы оркестра и чёрная вуаль Оленьки Угрюмовой.

Громыхайло от греха подальше тихо отправили на пенсию, посоветовав реже показываться на людях.

Убийц Богоявленского так и не нашли. И следствием этого стала скорая отставка полковника Устинова, а следом и любителя ночных развлечений – вице-губернатора Тройницкого.

Выслали из города и Люсьен Дюшон, которая, поговаривали, скоро объявилась под именем Софи Монтаньяри уже в Новониколаевске, где обольстила и разорила дряхлого миллионщика Сажина.

Цирковых лошадей спешно и, как-будто, втридёшево продал приехавший из Москвы брат Цезаря Юльевича. Он же, рассчитавшись с труппой, распустил её за ненадобностью.

* * * *

Пройдёт десять лет. Сибирь заполыхает пожарами гражданской войны. И судьба сведёт полковника Мазепу (призванного Сибирским правительством возглавить отдел военного контроля (контрразведки) в освобождённом от красных Тобольске) с Григорием Платоновичем Калетиным, Палестином и другими героями нашего рассказа. Но автор не счёл возможным тревожить всуе прах тех, кто вольно или невольно стал жертвой дележа единственного в мире состояния, которое невозможно потратить, и имя которому – человеческая глупость. Переведя же сию оговорку на язык романистов, вы поймёте, что так обычно отсылают уже к другой, отдельной истории.