Стрелка

Маноха аж растерялся. Всё-таки, бурная радость при встрече с личным палачом Бешеного Китайца — явление не типическое. Несколько недоуменно разглядывая меня, он теребил свою густую чёрную бороду лопатой.

– Чего, не признал? Так это ж я — боярич Иван, сын славного сотника храбрых смоленских стрелков Акима Рябины! Да вы ж у нас в Рябиновке на постой останавливались! Там ещё князь Андрей с мачехой своей спорился. Когда ты её арфиста утопил. Потом я ножички кидал, а князь меч свой показывал. Там ещё мы с тобой насчёт грамотки говорили.

К концу монолога мой энтузиазм несколько спал. Можно сказать — умер. Поскольку я, хоть и с запаздыванием, но сообразил, что воспоминание о той грамотке Манохе могут быть весьма неприятны.

Тема, вроде бы, была закрыта. Но… «только мёртвый — не проболтается».

Он узнал меня, вспомнил. Теперь, пропуская бороду сквозь пальцы, соображал: чего со мной следует… сделать. Но начал не с той давней истории, а с особенностей текущего момента:

– И много вас здесь таких?

– К-каких? Рябиновских? Слуга мой до я.

– Смоленских. Сам князь подослал или кто из ближников?

Факеншит! Идиот! Я, конечно.

Я про себя думаю: «ах, какой я уникальный! Ах, какой я единственный, неповторимый, ни на кого не похожий!». А посторонние видят «ещё один из…». Из наброди, из бояр, из смоленских… Член множества. И распространяют своё отношение к данному множеству — и на члена. В смысле — на меня.

«Все мужики — козлы!» — типичный пример.

Смоленские с суздальскими не в ладах. Десятилетия княжеских усобиц. «Горячая война» — лет шесть как закончилась, но осталась взаимная подозрительность, ожидание гадостей с той стороны, готовность сделать такое же — со своей. Сдерживание, давление, работа с оппозицией… И, прежде всего — шпионаж.

И для защиты, и для нападения — нужна информация. А уж оставить без присмотра такое грандиозное мероприятие как Бряхимовский поход… Где ещё оценить реальную боеспособность и мобилизационные возможности? Смоленские соглядатые просто обязаны здесь быть.

Для Манохи я очень подходящий кандидат на эту роль. Типа, смоленские думают: сопляк, боярич — не боярин. Попадётся — взятки-гладки: молодь неразумная. Сынок Акима Рябины, который, типа, в опале. Мне позволительно даже намекнуть:

– Ребята! Я сам обиженный! Мы, молодая Пердуновская оппозиция, все как один, дружными рядами, спим и видим…

И войти к суздальским в доверие.

А что полез прямо к Манохе… Так княжеский палач — очень для сопредельной разведки интересный объект разработки. А что так вот прямо… — так наглый недоросль. Да ещё и выпивши.

Вот если взять этого петушка, кукарекнувшего не подумавши, в застенок… да расспросить… В войске и другие лазутчики быть должны…

Осознав собственную ошибку, я несколько задёргался. И попытался исправить совершённую глупость ещё большей: совершением благодеяния в форме предсказания.

Я ж прогрессор! Мне ж их будущее — далёкое прошлое! Да я всю их судьбу по учебнику истории знаю! Сща как предскажу!

– Никто не подсылал! Я сам пришёл! Кстати, ты ж к князь Андрею вхож? Ты бы предупредил государя, чтобы он сына своего, Изяслава Андреевича, в бой не пускал.

– С чего это?

– Ну… Сердце вещует. Вроде бы, будет княжич ранен. Мнится мне — стрелой или копьём.

– Ваши в спину ударят или из наших воров кто осмелится?

Мать моя женщина! Да что ж я сегодня одну глупость за другой леплю?!

Ведь понятно же: человек, который может такие вещи предвидеть — в деле. Член ОПГ, близкий к руководству. Или — член ДРГ. Вражеский агент, обладающий частичной информацией о готовящейся диверсии в форме покушения на убийство члена правящего дома. А вовсе не чудак-отличник по истории очень средних веков в высшей мере средней школе.

Взять да припечь. Огоньком по пяткам. Глядишь, что и интересное выплывет.

– Нет, что ты! Там же басурманы будут! В бою княжича ранят. Блазнится мне…

Тут из-под полога, где происходил воинский совет, густо повалил народ. Я старательно честными глазами «ел» Маноху, когда меня вдруг крутануло, и ко мне на шею кинулся восторженный Лазарь.

– Ваня! Спасибо тебе! Я всё как ты сказывал — князь Андрею выложил! Они там все… хаять меня. Дурень, де, молоко, де, не обсохло, едва из-под мамкиного подола, де, а уже войско вести…! А князь говорит: умно сказано, зерно есть, голова светлая. Только, говорит, мозгов добавить надобно.

Лазарь в восторге закружил меня на месте.

– Ваня! Князь! Сам! «Голова светлая»! Это ж ни кто-нибудь! Это ж сам Боголюбский! Пойдём, Ваня, нашим сказать надо, порадовать!

И он потянул меня к перевозу. Я извиняюще развёл руками и осторожненько, на каждом шагу ожидая Манохиного оклика:

– Стоять! Имать!

потопал за возбуждённым Лазарем.

В нашем лагере рассказ о военном совете был повторён раз двадцать. Каждый раз обрастая всё новыми подробностями. Подходили слушатели из других хоругвей, и Лазарь снова и снова пересказывал «в лицах».

Как многочисленное собрание «вятших» провело молебен перед чудотворной иконой:

– Она такая… чудотворная! Я даже расплакался!

Как начали спрашивать мнения, по обычаю начиная с младших: