Стрелок

При звуке своего имени ворон снова каркнул и полетел к Брауну. Он приземлился на голову поселенца и устроился на этом насесте, крепко вплетя когти в густые нечесанные волосы.

— Чтоб ты сдох, — весело прокаркал Золтан. — Чтоб ты сдох вместе с лошадью, на которой приехал.

Стрелок добродушно кивнул.

— Боб — музыкальная еда, — вдохновенно продекламировал ворон. — Чем больше ешь, тем громче бзда.

— Ты учишь?

— По-моему, только этому он и хочет учиться, — откликнулся Браун. — Пробовал я выучить его «Отче наш». — На мгновение он перевел взгляд за землянку, к безликой спекшейся песчаной равнине. — Только сдается мне, «Отче наш» не для этих краев. Ты стрелок. Верно?

— Да. — Стрелок присел на корточки и вытащил табак и бумагу. Золтан отпустил голову Брауна и, хлопая крыльями, сел стрелку на плечо.

— Небось, тебе нужен тот, другой.

— Да. — На языке завертелся неизбежный вопрос: — Давно он прошел?

Браун пожал плечами.

— Не знаю. Тутошнее время — занятная штука. Больше двух недель назад. Меньше двух месяцев. С тех пор человек с бобами приходил дважды. Верно, недель шесть прошло. Вероятно, я ошибаюсь.

— Чем больше ешь, тем громче бзда, — сообщил Золтан.

— Он останавливался? — спросил стрелок.

Браун кивнул.

— Остался поужинать, как, наверное, останешься ты сам. Так, скоротали время.

Стрелок поднялся, и птица, громко жалуясь, снова перелетела на крышу. Он ощутил странную дрожь нетерпения.

— О чем вы говорили?

Браун вскинул бровь.

— Не так чтоб много. Бывает ли дождь, да когда я здесь появился, да не схоронил ли жену. Говорил в основном я, а это со мной не каждый день бывает. — Браун умолк. Тишину нарушал лишь сильный ветер. — Он колдун, верно?

— Да.

Браун медленно кивнул.

— Я так и думал. А ты?

— Просто человек.

— Ты никогда его не догонишь.

— Догоню.

Их взгляды встретились. Оба внезапно ощутили связавшее их глубокое волнение: поселенец — на своей иссохшей, курящейся пылью земле, стрелок — на спекшемся в монолит песке, отлого спускавшемся в пустыню. Стрелок потянулся за кремнем.

— Вот. — Браун достал спичку с серной головкой и чиркнул ею о ноготь, под который прочно въелась грязь. Стрелок ткнул своей самокруткой в огонь и затянулся.

— Спасибо.

— Ты захочешь наполнить бурдюки, — сказал поселенец, отворачиваясь. — Ручей за домом, под карнизом. Я примусь за обед.

Стрелок осторожно перешагнул делянку кукурузы и направился за дом. Ручей находился на дне выкопанного вручную колодца, стенки которого были выложены камнями, чтобы сухая рассыпчатая земля не обваливалась внутрь. Спускаясь по шаткой лесенке, стрелок подумал, что эти камни бесспорно должны воплощать пару лет трудов: принести, подтащить, уложить… Вода оказалась чистой, но текла медленно, а заполнять бурдюки было делом долгим. Когда стрелок закрывал второй бурдюк, на крышу колодца уселся Золтан.

— Чтоб ты сдох вместе с лошадью, на которой приехал, — посоветовал он.

Вздрогнув от неожиданности, стрелок поглядел наверх. Колодец был около пятнадцати футов глубиной. Брауну не составило бы особого труда сбросить вниз камень, размозжить ему голову и обобрать до нитки. Ни полоумный, ни гниляк так не поступили бы; Браун не был ни тем, ни другим. И все же Браун нравился стрелку. Выбросив из головы неприятную мысль, он заполнил остальные бурдюки. Будь что будет.

Когда он переступил порог землянки и спустился по ступеням вниз (само убогое жилище располагалось ниже уровня земли и было устроено так, чтобы улавливать и удерживать ночную прохладу), Браун лопаткой из твердого дерева заталкивал початки в угли крохотного костерка. На серовато-коричневом одеяле друг против друга стояли две тарелки с оббитыми краями. В подвешенном над огнем горшке начинала булькать вода для бобов.

— За воду я тоже заплачу.

Браун не поднял головы.

— Вода — дар Божий. Бобы приносит Папа Док.

Всхрапнув от смеха, стрелок уселся, привалившись спиной к грубой стене, скрестил на груди руки и закрыл глаза. Браун высыпал в горшок кулек сушеных бобов; они дробно постукивали, как мелкая галька. Сверху изредка доносилось так-так-так — по крыше неутомимо расхаживал Золтан. Стрелок устал: от страшного происшествия в последнем поселке, Талле, эту землянку отделяли дни, когда ему приходилось идти по шестнадцать, а иногда и по восемнадцать часов кряду. К тому же двенадцать последних дней он провел на ногах, да и выносливость мула была на пределе.

Так-так-так.

Две недели, сказал Браун, или, может статься, целых шесть. Все равно. В Талле были календари, и там человека в черном помнили из-за старика, которого тот исцелил мимоходом. Из-за обычного старика, умиравшего от травы. Старика тридцати пяти лет. И, если Браун не ошибся, с того времени человек в черном сдал позиции. Но на очереди была пустыня. То есть ад.

Так-так-так.

— Одолжи мне крылья, птаха. Расправлю их, да полечу к горячим источникам.

Он уснул.

3

Браун разбудил его через пять часов. Уже стемнело. Единственным освещением было тусклое вишневое сияние кучки углей.

— Твой мул околел, — сказал Браун. — Обед сготовился.

— Как?

Браун пожал плечами.