Стрелок

Шествие продолжалось. Теперь, перебираясь со шпалы на шпалу, стрелок глядел под ноги. Когда он снова поднял голову, зарево выросло до размеров отверстия, и это был не фонарь, не светильник, а выход. Они почти пришли.

Да, тридцать ярдов. Девяносто коротких футов. Выполнимо. Возможно, они все-таки нагонят человека в черном. Быть может, при ярком свете солнца цветы зла в его мозгу засохнут, сморщатся, и станет возможным все, что угодно.

Что-то загородило солнечный свет.

Стрелок испуганно поднял глаза и увидел: световое пятно, быстро поглощая его и позволяя насмешнице-синеве проглянуть лишь в щелки вокруг абриса плеч да между широко расставленных ног, заполнял чей-то силуэт.

— Привет, мальчуганы!

К путникам, усиленный природной каменной глоткой, донесся голос человека в черном, которому вторило эхо; ноты сарказма обрели мощное звучание. Стрелок принялся слепо нашаривать найденную на постоялом дворе челюсть, но та, выполнив свое назначение, давно исчезла, где-то затерялась.

Человек в черном над ними захохотал, и раскаты его смеха загрохотали вокруг, будто прибой в заполняющейся водой пещере. Мальчик пронзительно вскрикнул и, вновь превратившись в ветряную мельницу, зашатался, описывая руками круги в затхлом воздухе.

Металл под ногами рвался, рушился, оползал; рельсы изогнулись в медленном сонном повороте. Мальчик сорвался; в темноте чайкой порхнула кверху рука — выше, выше — и Джейк повис над преисподней. Мальчик покачивался над пропастью; вверх на стрелка неотрывно глядели темные глаза, а в них — последнее слепое и напрасное знание.

— Помогите.

Зычное, гудящее:

— Ну, иди же, стрелок. Или никогда меня не догонишь.

Все фишки на столе. Все карты, кроме одной, открыты. Мальчик покачивался над пропастью — живая карта из колоды Таро, повешенный, погибший без вины финикийский моряк, едва видный над волной Стигийского моря.

Тогда погоди, погоди немного.

— Я ухожу? — Голос такой громкий, что становится трудно думать. Власть туманить разум людей…

Не дури, грустной песне подари все свое уменье…

— Помогите мне.

Эстакада изогнулась еще пуще; с пронзительным скрипом отрываясь друг от друга, части сооружения обретали свободу, конструкция проседа…

— Нет!

Внезапным прыжком, перешедшим в стремительный бросок, в оскальзывающийся, ныряющий бег, ноги пронесли Роланда сквозь удерживавшую его энтропию над головой качавшегося над пропастью мальчика к явившемуся путникам свету; на сетчатке мысленного ока стрелка черным фризом застыла Башня… и вдруг тишина, силуэт исчез, даже сердце стрелка будто бы перестало биться, потому что эстакада просела еще сильнее и, разрываясь на части, распадаясь, начала последний медленный танец в пучину. Рука Роланда отыскала каменистый, залитый светом выступ вечных мук, а позади, внизу — слишком далеко внизу — в страшном безмолвии мальчик проговорил:

— Раз так, идите. Есть и другие миры, не только этот.

И стрелок полностью избавился от этого гнета; подтягиваясь на руках к свету, к легкому ветерку и реальности новой кармы (все мы продолжаем сиять) Роланд выкрутил голову назад, на миг силясь стать в своей муке Янусом — но там не было ничего, кроме камнем летящей вниз тишины: мальчик не издал ни звука.

Потом Роланд очутился наверху; протащив сквозь отверстие ноги, он выбрался на крутую каменистую насыпь, постепенно спускавшуюся вниз и своим подножием переходившую в поросшую травой равнину, где, широко расставив ноги и скрестив на груди руки, стоял человек в черном.

Бледный, точно призрак, стрелок встал. Его шатало. Исподлобья сквозь слезы смотрели огромные глаза, рубашка была вымазана белесой пылью после проделанного ползком финального марш-броска. Роланду пришло в голову, что ему суждено вечно бежать убийства. Пусть впереди дальнейшая деградация духа, перед которой теперешняя, возможно, покажется ничтожной — он по-прежнему будет спасаться бегством по коридорам, через города, от постели к постели, будет бежать лица мальчика, силясь предать его забвению, похоронить меж чресел непотребных девок, а то и в дальнейшем разрушении лишь для того, чтобы переступить порог некой последней комнаты и обнаружить, что оно глядит на него поверх пламени свечи. Роланд стал Джейком, Джейк — Роландом. Стрелок был вурдалаком, оборотнем, сотворенным собственными же руками, и в глубоких снах ему предстояло превращаться в мальчика и говоривать на диковинных, неведомых языках.

Это смерть. Неужели? Неужели?

Нетвердо держась на ногах, стрелок медленно зашагал с каменистого пригорка туда, где поджидал человек в черном. Здесь, под солнцем разума, рельсы износились так, словно их и не бывало.

Смеясь, человек в черном тыльной стороной обеих кистей откинул капюшон.

— Так-так! — крикнул он. — Не развязка, но финал пролога, а? Ты делаешь успехи, стрелок! Делаешь успехи! О, как я тобой восхищаюсь!