Стрелок

Взвод подпоручика Самойловича вернулся к своей батарее, и команда свежеиспеченного поручика Линдфорса обратилась в обычную стрелковую роту, отличавшуюся от прочих разве что вооружением. Рекогносцировок больше не проводилось, да и вообще на линии соприкосновения наступило затишье. Турки все еще зализывали раны после неудачной попытки деблокирования Плевны[88], когда вой ска Сулеймана-паши понесли большие потери. Русская же армия, напротив, испытывала подъем и рвалась в бой, но, похоже, что вожди ее не знали, куда направить этот порыв.

Еще одной новостью было известие о том, что, призываемый неотложными делами, государь решил покинуть армию, где он разделял со своими войсками все тяготы, лишения и опасности военного похода, и вернуться в Россию.

Вообще со времен Аустерлица в Русской армии ходило поверье, что император в войсках – это к несчастью. Поэтому известие это было воспринято не то чтобы с облегчением, но, во всяком случае, без сожаления. С тем чтобы всячески обезопасить отъезд царя, вдоль пути его следования были вставлены заставы и пикеты, местность тщательно осмотрена и очищена от нежелательного элемента. Для этого были посланы отряды и команды ото всех полков, которые и обеспечили безопасность монаршей особы.

От Болховского полка такое назначение получила команда поручика Линдфорса.

– Твою мать, как же холодно! – выругался Будищев, постукивая одной ногой о другую.

Накануне он имел глупость сменить опанки, к которым он уже привык, на сапоги, так что ноги теперь ужасно мерзли. Не спасали даже теплые портянки и служившие предметом зависти всего взвода вязаные носки. Накануне опять выпал снег, достигавший теперь в иных местах до двух аршин, так что приходилось расчищать дорогу для императорского обоза, протаптывать дорожки для часовых – и все это в изрядных сугробах.

– Это точно, – поддакнул Егоров, произведенный недавно в ефрейторы и очень этим гордый. – А говорили, что в Болгарии зимы и вовсе не бывает!

– Угу, – буркнул в ответ Дмитрий, – интересно, наши обормоты костры уже развели или еще чухаются?

– Развели, конечно! – убежденно заявил артельщик. – Вы же им обещались, что ноги повыдергиваете, если не запалят!

– Больно они боятся, – усмехнулся унтер.

– Больно не больно, а опасаются. Начальник-то вы строгий, хотя и справедливый!

– Степан, тебе что нужно?

– Да ничего, господин унтер!

– Не ври! Ты когда на вы переходишь и ластишься, это верный признак, что или выпросить чего-то хочешь, или проштрафился.

– Грех вам такое говорить! Я до вас завсегда с чистым сердцем и душой, а вы, господин унтер, так и норовите обидеть меня. Да что уж там, я человек маленький, меня всякий обидеть может.

– Ага, особенно если жить надоело!

– Ну, вот опять, – понурился Егоров, – да я по сравнению с вами просто агнец божий!

– Вот-вот, – ухмыльнулся Дмитрий, – иже херувим!

– Ну, может, и не херувим, а только зря на меня говорят, что я в артельный общак руку запускаю! Не было такого николи…

– Значит, проштрафился, – вздохнул Будищев. – А кто говорит?

– Так Парамошка, паразит!

– Этот зря болтать не станет!

– Вот злой вы человек, господин унтер! Я же к вам со всей душой, а вы…

– Ладно, поговорю я с ним, объясню, так сказать, что память у меня на цифры хорошая и всю добычу до полушки считаю, так что даже если бы ты и хотел, хрен бы получилось!

– И я же об чем толкую, – обрадовался Егоров, но унтер прервал его:

– К селянам здешним ходил?

– Нет у них ничего, – помрачнел Степан. – Ни зерна, ни баранины, ни сыра.

– А деньги показывал?

– Спрашиваете! И рублевкой тряс, и пиастрами звенел, даже наполеондор в руке подкинул, ничего не помогает! «Нима, братушка, все турка взял». Тьфу!

– Наверное, заметили, что сначала ты торгуешься, а потом ночью бараны пропадают, – усмехнулся Будищев.

– Да мы еще в этих местах вроде не были.

– А ты думаешь, мы одни такие умные? Казачье вон вообще по-другому не умеет.

– Так то казаки. Я иной раз вообще сомневаюсь, а православные ли они!

– Как Богу молиться, так мы все христиане, а как спереть что у ближнего, так и не поймешь, то ли жиды, то ли цыгане.

– Кажись, едет кто? – прислушался артельщик и, высвободив из-под башлыка ухо, выставил его наружу. – Надо поднимать людей, проводим царя-батюшку, так и погреться можно будет!

– Поднимать надо, – согласился Дмитрий, но прислушавшись еще, добавил: – Правда, они с другой стороны едут, но кого бы ни принесла нелегкая – все одно начальство!

Через минуту караульные уже стояли вдоль дороги, так что, когда появились проезжающие, с них можно было рисовать картинку для устава. Первыми проехал разъезд казаков в лохматых папахах и бурках, а за ними следовали несколько карет, по зимнему времени поставленных на полозья. Поравнявшись с постом, поезд остановился, и из первого экипажа выскочил офицер и крикнул:

– Далеко ли до Беллы?

– Никак нет, ваше благородие, верст восемь!

– Это, по-твоему, недалеко? – нахмурился тот, но ругаться не стал и пошел докладывать начальству.

У кареты отворилась дверца, и из нее вышел здоровый бородатый мужик в богатой шубе, из-под которой виднелся шитый золотом воротник.