Стрелок

Предложение было на редкость своевременным, поскольку спутницы Будищева были готовы. Обе девушки выглядели обворожительно в зимних шубках, а их сияющие глаза могли свести с ума кого угодно. Правда, в глазах Геси иногда мелькало какое-то беспокойство, но она упорно гнала его прочь. Слишком уж много событий произошло сегодня и их следовало хорошенько обдумать.

Стеша же просто безмятежно улыбалась. Она и без того знала, что Дмитрий самый умный и добрый. И если захочет, то достанет даже звезду с неба. А сегодня об этом узнали и все остальные.

Когда-то в этом каземате стояла пушка, которой так и не довелось выстрелить по врагу, хотя жерло грозно выглядывало в амбразуру. Увы, оборонительного значения Петропавловская крепость давно не имела, превратившись из военного форпоста в узилище для инакомыслящих. Поэтому орудие давно убрали, амбразуру забрали толстой решеткой и теперь там сидел заключенный. Когда-то он был молод и даже красив, имел мечты, стремления. Боже, как давно это было! Полгода назад…

Звякнула железом о железо крышка глазка, и чей-то равнодушный взгляд скользнула по сгорбившейся фигуре арестанта. Тот, погруженный в какую-то невероятную апатию, даже не пошевелился в ответ. Затем раздался противный скрип давно не смазанных петель, и отворилась дверь.

– На выход, – нечеловечески равнодушным голосом велел хожалый.

На самом деле, это было не рядовым событием. Обычно тюремщики не разговаривали со своими узниками, и единственный, с кем заключенный общался после суда, был священник. Впрочем, общением это было назвать трудно. Седой благообразный батюшка накрыл его епитрахильей и вопросил о грехах. Затем, не дождавшись ответа, сокрушенно покачал головой и, перекрестив на прощание, вышел вон. Поднявшись на разом одеревеневших ногах, отказавшийся от исповеди преступник с трудом шел по коридору. Его ждала виселица.

Было время, когда он даже мечтал о таком конце, воображая, что это будет прекрасный светлый день, а у его эшафота будет стоять с цветами всё прогрессивное человечество, восхищенное его подвигом. Увы, вместо этого было раннее утро, пустой двор, равнодушные лица палача, конвоиров, прокурора и доктора, который должен будет засвидетельствовать смерть.

– Вы слышите меня? – донесся до приговоренного чей-то голос.

– Д-да, – едва шевеля помертвевшими губами, ответил он.

– Вы – Григорий Назимов?

– К-когда-то меня так звали.

– Вы осуждены за убийство великого князя Алексея Александровича?

– Да, – еле слышно отозвался узник, но видимо, расспросы разбудили в нём любопытство и в глазах про явился огонек интереса. – Зачем вы спрашиваете?

– Я знаю, что это были не вы.

– Откуда?

– Это не важно. Просто скажите мне, кто это был?

– Это был я!

– Лжете! Облегчите душу перед смертью, скажите мне, это был…

– Слушайте, вы, – с необыкновенным ожесточением воскликнул Назимов. – Это был я! Я один! Запомните!

Но жандармский офицер продолжал стоять рядом, не обращая внимания на приступ ярости у приговоренного, и когда тот стих, снова задал вопрос:

– Это был Будищев?

– Что?! Да… то есть нет… зачем вы меня мучаете?

– Скажите только одно слово.

– И что, – почти плача спросил Григорий, – меня не казнят?

– Нет, – не стал кривить душой штабс-капитан. – Вас повесят, таков приговор.

– Тогда зачем это всё?

– Разве вы не хотите остаться неотомщенным?

– Я уже отомстил за весь угнетенный народ…

– Бросьте. Алексей Александрович не сделал никому зла, не занимал важных постов. Не было никакого смысла убивать его.

– Всё равно.

– Хочешь сдохнуть за чужое преступление? – разозлился жандарм. – Ну и чёрт с тобой. Конвой, ведите его!

Вскоре осужденный оказался на эшафоте, после чего ему зачитали приговор. Назимов остался безучастным. И даже когда ему надели на голову мешок, он стоял так, будто происходящее никак его не касалось. И лишь ощутив на шее петлю, он дернулся и что-то промычал, но было поздно. Люк под ногами открылся и бесформенная фигура в сером халате скользнула вниз.

– Плохо Прошка казнит, – вздохнул врач.

– Что?!

– Я говорю, что люк надобно открывать резко, а веревку делать подлиннее, – охотно пояснил эскулап. – Тогда шея под тяжестью тела ломается, и смерть происходит быстро. А теперь придется ждать.

Но палач, которого доктор назвал Прошкой, видимо и сам понял, что совершил оплошку, а потому повис на теле приговоренного, обхватив его руками и ногами.

– Не извольте сомневаться, ваше благородие, – приговаривал он, с какой-то сладострастностью чувствуя конвульсии. – Чичас дойдет, болезный.

– Вот подлец! – ругнулся врач и с сочувствием посмотрел на офицера. – Вам, Вельбицкий, видимо, непривычны такие зрелища?

– Не то чтобы, – поморщился штабс-капитан. – Смерть я повидал…

– Нет, батенька, это вам не война. Тут совсем иной склад характера надобен. И чего вас только с Харькова сюда принесло?

– Ситуация сложная. Вызвали всех кого только можно.

– Это да, – вздохнул доктор и показал на казненного. – А ведь всё он! Показал, мерзавец, что и из револьвера убить можно-с!