Стрелок

— Его можно было потрогать, но нельзя было увидеть.

Джейк кивнул с пониманием.

— Это был человек-невидимка.

Роланд удивлённо приподнял бровь. Он раньше не слышал, чтобы их так называли, этих людей, которых нет.

— Правда?

— Ага.

— Ну ладно, как скажешь. Но как бы там ни было, там были люди, которые не хотели, чтобы я это делал, — они говорили, что они будут прокляты, если я это сделаю, но этот парень… человек-невидимка… он насиловал женщин. Знаешь, что это такое?

— Да, — сказал Джейк. — И у него это, наверное, легко получалось, раз он невидимка. И трудно было его поймать?

— Об этом я расскажу в другой раз. — Роланд знал, что другого раза уже не будет. Они оба об этом знали. — А ещё через два года я бросил девушку. В одном местечке, называлось оно Королевский Посёлок. Бросил, хотя не хотел бросать…

— Нет, вы хотели, — вдруг сказал мальчик. Он сказал это тихо и даже мягко, но с явным презрением в голосе. — Потому что вам надо было дойти до Башни. Вам надо было идти, несмотря ни на что… как этим ковбоям, на отцовском канале.

Роланд почувствовал, как кровь жаркой волной прилила к лицу, но, когда он заговорил, его голос оставался спокойным и ровным:

— Наверное, это и был мой последний этап взросления. Вот так я и взрослел — от случая к случаю. Но когда что-то такое происходило, я понимал это не сразу, истинный смысл происшедшего открывался мне позже.

До стрелка вдруг дошло, что он пытается уйти от ответа на конкретный вопрос, заданный мальчиком, и он почувствовал себя неловко.

— Наверное, обряд совершеннолетия тоже был очередным этапом, — нехотя выдавил он. — Такой официальный, почти стилизованный: что-то вроде придворного бального танца. — Стрелок издал неприятный смешок.

Мальчик молчал.

— Нужно было доказать, что ты стал мужчиной. Доказать в боевом поединке, — начал стрелок.

IV

Лето и зной.

Полная Земля набросилась на истомлённый край, точно любовник-вампир, убивая почву своим исступлённым жаром, а вместе с ней — и посевы фермеров. Поля вокруг города-крепости Гилеада превратились в стерильную белую пустошь. А в нескольких милях к западу, у самых границ, где кончался цивилизованный мир, уже началась война. Новости, что приходили оттуда, были неутешительными. Но даже они меркли перед безжалостным зноем, царившим здесь — в самом центре. Скотина в загонах на скотных дворах стояла, тараща пустые глаза, не в силах даже пошевелиться. Свиньи вяло похрюкивали, забыв не только о ножах, уже наточенных в преддверии осени, но даже о том, чтобы плодиться и размножаться. Люди, как всегда, жаловались на жизнь и проклинали налоги вместе с военным призывом, но за всей этой политической игрой — апатичной, при всём показном энтузиазме — скрывалась одна пустота. Центр обветшал, как протёршийся старый ковёр, который сотню раз мыли, потом снова топтали ногами, выбивали и вывешивали посушиться на солнышко. Нити, что удерживали последние самоцветы на истощённой груди мира, уже распускались. Всё распадалось. Земля затаила дыхание — в то лето близящегося упадка.

Мальчик бесцельно бродил по верхнему коридору того каменного пространства, которое было его домом, — он чувствовал, что готовится что-то плохое, хотя и не понимал, что происходит. Он тоже был пуст и опасен и ждал того, что наполнит эту внутреннюю пустоту.

С тех пор как повесили повара — того самого Хакса, у которого всегда находилось что-нибудь вкусненькое для голодных мальчишек, — минуло уже три года. За это время мальчик поправился и возмужал. И вот теперь, одетый только в повылинявшие штаны из хлопчатобумажной ткани, четырнадцати лет от роду, широкогрудый и длинноногий, он выказывал все признаки, что из него выйдет храбрый и сильный мужчина. Он был ещё девственником, но две бойкие дочурки одного купца из Западного Города уже вовсю строили ему глазки. Он тоже испытывал к ним влечение, и теперь оно проявлялось ещё острее. Даже здесь, в этом прохладном каменном коридоре, всё его тело покрылось испариной.

Дальше по коридору располагались покои матери, но он сейчас не собирался туда заходить. Он собирался подняться на крышу, где его ждали лёгкий ветерок и все удовольствия, которые молоденькие мальчишки доставляют себе рукой.

Он уже прошёл мимо двери, как вдруг кто-то окликнул его:

— Эй, мальчик!

Это был Мартен, советник, одетый с подозрительной, настораживающей небрежностью: чёрные облегающие штаны, почти как трико, и белая рубаха, расстёгнутая на безволосой груди. Его волосы были взъерошены.

Мальчик молча смотрел на него.

— Входи, входи! Не стой в коридоре. Твоя мама хочет с тобой поговорить. — Он улыбался, но только одними губами. Его глаза были насмешливыми и язвительными. А за этой насмешкой был только холод.