Стрелок

Роланд подошёл к дому учителя и пнул дверь ногой. Дверь распахнулась, хлопнула по грубо оштукатуренной стене и отскочила обратно.

Он вошёл в этот дом в первый раз. Дверь с улицы вела прямо в спартанскую кухню, сумрачную и прохладную. Стол. Два жёстких стула. Два кухонных шкафа. На полу — выцветший линолеум с чёрными дорожками, протянувшимися от крышки погреба до разделочного стола, над которым висели ножи, а оттуда — к обеденному столу.

Вот он: дом человека, чья жизнь проходит на людях, но который живёт один. Поблёкшая берлога неуёмного полуночного бражника и кутилы, который пусть грубо, по-своему, но всё же любил ребятишек — вот уже трёх поколений — и кое-кого из них сделал стрелками.

— Корт!

Он пнул ногой стол, так что тот проскользил через всю кухню и ударился в стойку с ножами. Ножи попадали на пол.

В соседней комнате что-то зашевелилось, раздался полусонный приглушённый кашель, как это бывает, когда человек прочищает горло. Но мальчик туда не пошёл, зная, что это уловка, что Корт проснулся, как только он вошёл в кухню, и теперь ждёт за дверью, сверкая своим единственным глазом, готовый свернуть шею незваному гостю, ворвавшемуся к нему в дом.

— Корт, выходи! Я пришёл за тобой, смерд!

Он обратился к учителю на Высоком Слоге, и Корт рывком распахнул дверь. Он был почти голым, в одних трусах. Коренастый и плотный, с кривыми ногами, весь в шрамах и буграх мышц, с выпирающим круглым животиком. Но мальчик по опыту знал, что этот обманчиво дряблый животик был твёрдым как сталь. Единственный зрячий глаз Корта угрюмо уставился на Роланда.

Как положено, мальчик отдал учителю честь.

— Ты больше не будешь учить меня, смерд. Сегодня я буду учить тебя.

— Ты пришёл раньше срока, сопляк, — небрежно проговорил Корт, но тоже на Высоком Слоге. — Года на два как минимум, с моей точки зрения. Я спрошу только раз: может, отступишься, пока не поздно?

Мальчик лишь улыбнулся своей новой страшной улыбкой. Для Корта, который видел такие улыбки на кровавых полях сражений чести и бесчестья, под небом, окрасившимся в алый цвет, это само по себе было ответом. Возможно, единственным ответом, которому он бы поверил.

— Да, невесело, — отрешённо проговорил учитель. — Ты был моим самым многообещающим учеником. Лучшим, я бы сказал, за последние два десятка лет. Мне будет жаль, когда ты сломаешься и пойдёшь по слепому пути. Но мир — сдвинулся с места. Грядут скверные времена.

Мальчик молчал (он бы вряд ли сумел дать какое-то связное объяснение, если бы его попросили о том напрямую), но впервые за всё это время его пугающая улыбка слегка смягчилась.

— И всё-таки есть право крови, — продолжал Корт. — Невзирая на бунты и чёрное колдовство на западе. Кровь сильнее. Я твой вассал, мальчик. Я признаю твоё право всем сердцем и готов подчиниться твоим приказам, даже если то будет в последний раз.

И Корт, который бил его и пинал, сёк до крови, ругал на чём свет стоит, насмехался над ним, как только не обзывал, даже прыщом-сифилитиком, встал перед ним на одно колено и склонил голову.

Мальчик протянул руку и с изумлением прикоснулся к загрубевшей, но уязвимой плоти на шее наставника.

— Встань, вассал, и примиримся в любви и прощении.

Корт медленно поднялся, и мальчику вдруг показалось, что за застывшей, натянутой маской, в которую теперь превратилось лицо учителя, скрывается неподдельная боль.

— Только это напрасная трата. Мне будет жалко тебя потерять. Отступись, глупый мальчишка. Я нарушу свою же клятву. Отступись и обожди!

Мальчик молчал.

— Хорошо. Как ты сказал, так и будет. — Теперь голос Корта стал сухим, деловитым. — Даю тебе ровно час. Выбор оружия за тобой.

— А ты придёшь со своей палкой?

— Как всегда.

— А сколько палок у тебя уже отобрали, Корт? — Это было равносильно тому, чтобы спросить: «Сколько мальчиков-учеников из тех, что вошли во двор на задах Большого Зала, вышли оттуда стрелками?»

— Сегодня её у меня не отнимут, — медленно проговорил Корт. — И мне правда жаль. Такой шанс даётся лишь раз, малыш. Только раз. И наказание за излишнее рвение такое же, как и за полную несостоятельность. Разве нельзя обождать?

Мальчик вспомнил Мартена: как он стоял, возвышаясь над ним. Его улыбку. И звук пощёчины из-за закрытой двери.

— Нет, нельзя.

— Хорошо. Какое оружие ты избираешь?

Мальчик молчал.

Корт растянул губы в улыбке, обнажив кривые зубы.

— Для начала вполне даже мудро. Стало быть, через час. Ты хоть понимаешь, что скорее всего ты уже никогда не увидишь своего отца, свою мать, своих братьев по ка?

— Я знаю, что значит изгнание, — тихо ответил мальчик.

— Тогда иди. И подумай, и вспомни лицо своего отца. Хотя тебе это уже не поможет.

Мальчик ушёл не оглядываясь.

VI

В погребе под амбаром было обманчиво прохладно. Сыро. Пахло влажной землёй и паутиной. Лучи вездесущего солнца проникали даже сюда, сквозь узкие пыльные окна, но тут хотя бы не чувствовалось изнуряющей дневной жары. Мальчик держал здесь сокола, и птицу, похоже, это вполне устраивало.