Стрелы Перуна

Долго сидели два русских богатыря. Долго и подробно рассказывал Еруслан свою печальную одиссею. Так долго, что на берегу заволновались и Икмор осадил десятком ладей чужой корабль, намереваясь взять его с бою. Пришлось Слуду выйти на палубу и успокоить своих защитников.

— Плывите к берегу, друзи! — крикнул он. — Нет здесь для меня никакой беды. Будьте покойны!

А как хотелось Еруслану выскочить из тесной каютки, показаться своим, крикнуть по-былому, увидеть радость в глазах переяславцев, обнять друзей-побратимов, постучать ендовой[113] на весел-пиру. Но не дано было это могучему воину Руси, ибо дело сотворил он не правое, покинув родину в трудный час. Да и если бы на виду у всех воевода Слуд оказал Еруслану честь, то великая беда обрушилась бы на Русскую землю: оскорбленный царь греческий объявил бы войну великому князю Киевскому. Богатырь понимал, что возвращение его на родную землю оборачивалось для нее пожарами и кровью. Поэтому, слыша русскую речь, он плакал, до крови кусая руку. Для переяславцев он оставался могучим богатырем, пока они не видели его и не ведали о делах, свершенных им недавно. Для великого князя Киевского сейчас Еруслан был не побратимом, а взбунтовавшимся рабом царя Никифора Фоки, которого надлежало немедленно заковать в железо и выдать хозяину на жестокую казнь...

Несколько дней назад патрикия Михаила обнаружила русская полевая сторожа. Посол, царевич Василий и кормчий плыли на челноке вдоль правого берега Днепра.

— Кто такие? — окликнул их внезапно появившийся из прибрежных кустов всадник на высоком пегом коне. — Отзовись или побьем стрелами!

— А ты кто?! — крикнул в ответ патрикий.

— Сотский сторожи Зарубинской, Колюта! — отозвался дозорный и поднял на копье матерчатый треугольник со знаком великого князя Руси.

— Слава Иисусу Христу! — Слезы показались на глазах Михаила, он истово перекрестился. Кормчий и царевич последовали ему.

— Поворачивай к берегу! — приказал посол кормчему.

Тройка вооруженных всадников выскочила на песок рядом с челноком.

— Князь греческий?! — воскликнул Колюта изумленно, узнав патрикия, которого однажды видел в Киеве.

— Ты знаешь меня, славный росс?

— Встречались, князь! — улыбнулся сотский. — Да только што с тобой? Пошто в челноке, а не в лодии? Где вой твои?

— Почти все убиты.

— Ка-ак?! Кем? Нашими аль печенегами? Кто ж вас так?

— Свои рабы. Гребцы освободились ночью и...

— Понятно! Што прикажешь, князь? — спрыгнул с коня русс.

— Надо бы перехватить кондуру. Она не могла далеко уйти. Пошлите погоню, ради Христа.

— Погоню снарядим. Пошто не снарядить.

— А не проплывала кондура мимо вас?

Один из тройки дозорных открыл было рот, но Колюта незаметно ткнул его кулаком в бок и ответил:

— Не видывали никого, князь. Мож, ночью?..

— Видимо, они подались к пацинакам. Или повернули в Псел и поплыли к хазарам, — предположил патрикий.

— Должно, так, — согласился Колюта, хотя ладью греческую видел два дня назад: она ходко шла под парусом вверх по Днепру.

Тогда сотский приказал проследить за ней. К полудню дозорный сообщил, что греческий струг повернул почему-то в реку Трубеж.

— Носит их по Руси нечистая! — выругался тогда Колюта, но что-то остановило его и он не стал посылать гонца в Киев с сообщением об этом странном случае...

— Есть еще кто живой из людей твоих? — спросил сотский патрикия.

— В трех днях пути вниз по Борисфену[114] мы оставили на берегу десятерых раненых катафрактов. У троих раны легкие, а остальные истекали кровью. Что с ними сейчас, я не знаю. Окажи им помощь, храбрый спафарий россов!

— Добро, князь. Плывите в крепость. Мы проводим вас по берегу. Там яз дам тебе лодию с гребцами до самого Киев-града. А на помощь твоим товарищам тож лодию снарядим...

Только через четверо суток достиг патрикий Михаил Киева. Святослава в тот день там не оказалось. Погоню за кондурой снарядил воевода Свенельд. Три дракара[115] с варягами устремились вниз по Днепру. Храбрых искателей поживы толкала вперед обещанная патрикием награда: четверть всего золота, захваченного восставшими. А это было много, ибо четверть составляла свыше пятидесяти тысяч золотых монет.

А вскоре после встречи Колюты с послом греческим русская ладья подобрала оставшихся на берегу катафрактов. К тому времени трое умерли, другие лежали пластом и только двое могли еще стоять на ногах и поддерживать огонь в костре. Их и пятерых умирающих ладья доставила в Киев. Как ни старались лекари, но через день умерли еще два воина-грека. Знать, тяжелы были удары рабов, которых катафракты так бесконечно презирали.

Святослав был взбешен: еще со времен Игоря между руссами и греками был заключен договор, по которому каждая сторона обязана была выдавать бежавших рабов. Не всегда этот договор соблюдался, но данный случай выходил из ряда вон, ведь пострадал не какой-то там купец, а посол самого императора! Побиты царские воины, захвачена казна! Шутка ли...