Стременчик

Королева также была им довольна, хотя его сурового суждения немного опасалась и не доверяла ему того, что он похвалить не мог, в этом она была уверена. Он отличался тем, что от своих убеждений ради чьих-то симпатий не отрекался.

Как в Академии он поражал старших новыми замыслами, так на дворе унижающиеся и пресмыкающиеся люди не могли простить того, что показывал свою независимость.

Но знали, что на него, раз заручившись его поддержкой, можно было рассчитывать.

Жизнь на дворе и при короле вовсе не мешала Грегору корпеть по ночам над книгами. День для него был службой, ночь – настоящей жизнью, потому что тогда садился у лампы для общения с бессмертными духами своих любимых поэтов и зачитывался Плавтом, которому пытался подражать.

Жалел теперь и страдал, что смолоду предприняв путешествие, не расширил его до Альп, до той Италии, из которой текли драгоценные рукописи, славившейся своими сокровищами.

Однажды находясь в замке, епископ Збышек, который очень ценил прекрасную латынь Грегора и, стоя с ним, специально, может, переводил разговор на письменность, чтобы не вовлекать его в другие дела, услышал это желание, а скорее жалобу, что не дали ему погостить в Италии.

Тот нахмурил лицо и быстро взглянул на молодого магистра.

– Это дивно складывается, – сказал он, – потому что ваше желание сходится с моей срочной необходимостью выслать доверенного мужа на двор св. Отца в Рим. Если бы её величество королева и молодой пан согласились на это, я охотно бы вам доверил своё посольство. Может, для вас, который носит одежду клирика, было бы не лишним получить и капелланское посвящение и его там с лёгкостью использовать.

Эта мысль очень улыбалась Грегору, но он никогда не надеялся, что сможет её осуществить; когда вдруг он увидел, что скоро сможет её реализовать, почти онемел от удивления и радости.

Однако показывать их не смел, потому что, будучи на услугах королевы, не знал, отпустит ли она его.

Поэтому он всё предоставил епископу Збышку.

Сколько бы раз он не находился в таком положении, в котором человек ищет кого-то, чтобы поделиться с ними мыслью и чувством, Грегор привык возвращаться в дом Бальцеров.

Фрончкова, правда, была женщиной неграмотной, однако же при этом магистре приобрела, присвоила здравое суждение даже о тех вещах, о которых открыто говорила, что их не знала и не понимала. Слушала Грегора и он часто поражал её здравым суждением. Впрочем, с ней он говорил, как с собой, так находил, что её представления родственны его представлениям.

Поэтому и в этот раз, взволнованный мыслью, что может состояться его путешествие в Италию, он пошёл поделиться с Франчковой своей надеждой.

Уже на пороге хорошо знающая его женщина по лицу прочитала, что он принёс что-то благоприятное, потому что его лицо улыбалось.

Он не спешил, однако, сообщить добрую новость.

– Что же ты мне принёс? – сказала Лена, садясь напротив него. – Потому что чувствую и вижу, что ты пришёл не с пустыми руками.

– Вот ты ошиблась! – рассмеялся магистр. – Потому что на самом деле я только ветер и дым принёс в них. Всякие надежды называть иначе не годиться.

– А с какой надеждой ты пришёл? – настаивала Фрончкова.

Грегор немного задержался признаться в ней, вспомнил, что женщина была не рада, когда он путешествовал.

– Давно я мечтал, – наконец он произнёс, – попасть в Италию, потому что это королевство книг и неисчерпаемый источник науки. Вот, вот так складывается, что ксендзу-епископу нужен посол в Рим, а по дороге я бы Болонью и Падуя посетил.

Фрончкова сделала гримасу.

– Ксендз-епископ? – спросила она, многозначительно покачивая головой, и иронично усмехнулась. – А ты, добродушный человек, радуешься этому?

Гжесь изумился.

– А почему бы мне не радоваться? – говорил он почти обиженный.

– Потому, – начала Лена, – что он хочет отдалить тебя от двора короля и королевы, потому что, может, завидует твоему растущему влиянию, быть может, боится его!

Грегор на минуту задумался, но когда поднял умный и спокойный взгляд на сидящую напротив Фрончкову, которая торжествовала со своей проницательностью, его взгляд почти унизил её, он означал какую-то жалость, имел силу и превосходство, которые почувствовала Лена.

– Моя дорогая подруга, – сказал он медленно, – правда, правда, в твоей заботе обо мне ты никогда не понимаешь, к чему я стремлюсь и чего желаю.

Ты думаешь, что высокое положение при короле, что решающий голос в совете могут быть для меня желанной целью, и что я думаю добиваться их. Это не так. Это бренные дела, которые тянут за собой великую заботу, борьбу и ответственность. Не хочу, и упаси Бог выручать или заменять епископа Збышка. Не хочу властвовать! Не желаю власти, за мудростью гонюсь и её ищу… и покоя… Новая книга, новый свет, которые приобретаю, мне дороже, чем должности и сокровища.

Он на минуту прервался, замолчал, точно хотел, чтобы слушательница хорошо поняла значение его слов.