Стременчик

На лице королевы Соньки блеснул мимолётный лучик гордости и веры в себя.

– Я женщина и по-женски делаю то, что другие по-мужски, может, другим способами, отличным от моего, хотели бы это получить. Будет видно, кому больше повезёт!

Королева немного иронично улыбнулась и немедленно вернулась к обычной серьёзности.

– Езжай, раз нужно, – сказала она, – потому что епископу отказать не можете, но помните, что скоро вам следует возвратиться, если хотите мне служить. О приходе в Величке не говорите никому, я вам его обещаю и он будет ваш.

Это был день, когда Грегору не дали отдыха. Епископ Збышек вызывал его к себе. Путешествие в Италию было решено.

Писали письма к папе, епископ давал устные инструкции.

Византийский собор и все споры и трудности, какие он вызывал, были главной причиной посольства. Дело польского костёла, назначение кафедр также представляли важные задачи, которые епископ Збышек хотел решить авторитетом апостольской столицы.

Всё это должен был представить в Риме Грегор из Санока, но для него Падуя и Болонья, сокровища, которые надеялся раздобыть, больше манили к этой экспедиции.

Как все умы с предчувствием и убеждением, что науки не смогут добиться прогресса, пока не примут наследство древнего мира, Грегор из Санока в древних писателях видел руководителей возрождения и будущего. Вместе с ними также другие ученики начинали поиск потерянных памятников. С них говорил как бы давно замолчавший голос, который должен был стать девизом прогресса.

Может, в эти минуты пробуждения почтения к языческим писателям и мудрости, поклонение им было преувеличенным, может быть, оно с трудом согласовывалось с христианской наукой, но в убеждении этих первых искателей, разгребающих мусор, добывающих щедевры, погребённый мир должен был объединиться с живым, а внуки – узнать праотцов.

С этим горячим стремлением к свету Грегор из Санока, о цели путешествия которого мало кто был осведомлён, выезжал из Кракова.

Король Владислав до сих пор о нём не знал. Не говорила ему о нём мать, епископ не находил нужным вводить его в курс этих дел.

Молодого пана воспитывали по-рыцарски, разрешали ему развлекаться с ровесниками, но заранее не обременяли его запутанными делами страны. Епископ ставил его в известность только о главных событиях и объяснял ему их так, чтобы усвоил его мнение и советы.

Владислав также совсем не желал вмешиваться в то, что за него удачно выполняли мать и епископ. Он рвался только на войну, остальное охотно бы сдал на других.

Мать и Збышек так его приучили к тому, чтобы они его выручали, что Владислав ещё воли своей не имел. Все вкусы и желания молодости поглотили преждевременно созревшего юношу. Мать следила, не ставила им препятствий.

Среди самых неприятных занятий в Литве, переговоров с коварными крестоносцами молодой пан мог свободно возиться со своими конями, с доспехами, с людьми, которых для себя, как стражу, выбирал и наряжал, устраивал турниры, скачки и весёлые развлечения с Тарновскими.

Мать давала иногда указания, иногда более суровое напоминание. Король тогда целовал ей руки, бросался к коленям или на шею, и уходил счастливый от того, что видел её более весёлой.

Все поучения матери питали одно чувство, амбиции героизма и господства, завоевания огромных государств, значения и славы.

Королева Сонька даже не колебалась потихоньку переживать перед сыном, что покойный Ягайлло не мог воспользоваться тем, что почти шло к нему в руки. Владислав обещал ей, смеясь, пойти хоть бы на край света завоёвывать, громить врагов и захватывать земли.

Среди шума в покоях молодой пан примерял привезённые доспехи, на что смотрели и хвалили Тарновский и несколько придворных, когда вошёл Грегор из Санока.

Его серьёзной физиономии и одежды Владислав вовсе не боялся. Поэтому он велел ему посмотреть на него и сказать, как он находит доспехи, а особенно шишак, на который были посажены лев и орёл. Ярко вышитые и искусно вырезанные ламбрекены спадали по обеим сторонам и лежали теперь на полу, потому что вооружение было предназначено для коня.

Королю было хорошо в этом наряде, а из открытого шлема улыбалось молодое лицо, полное огня и жизни.

– Магистр, что скажете про мои доспехи? – воскликнул король.

– Что не разбираюсь в ним, и если бы их похвалил, – сказал Грегор, – моя похвала совсем бы ничего не стоила…

– Так же, как моя, если бы вы читали мне вашего любимого поэта, – ответил король.

– Ещё меньше, – сказал Грегор.

Из глаз магистра Владислав, наверное, вычитал, что он не напрасно пришёл, и что должен ему что-то сказать, а так как догадался о посольстве матери, обратился к нему с шёпотом:

– Имеете что-нибудь ко мне?

– Хочу попрощаться с вашей милостью, – сказал тихо Грегор.

Король, услышав это, быстро обеими руками освободил себя сначала от шлема, который он, смеясь, одел на голову рядом стоящего Амора, потом начал стягивал доспехи, в чём ему помогали другие, и пошёл с Гжесем в другой конец комнаты.

– Куда едете? – спросил он.