Стремглав к обрыву

Я не знаю, в котором часу он встал, вытащил из-под меня одеяло, укрыл меня и ушел. На следующее утро я чувствовала себя как обычно, но на работе, пойдя в туалет, обнаружила, что начались месячные, и настроение у меня резко испортилось – не знаю почему.

Глава 2

Не мне решать проблемы добра и зла. Но интересно, как люди ухитряются видеть только то, что им хочется. Предположим, я дурно поступила, выйдя замуж за Уолтера, но почему же он не замечал злого начала во мне раньше? Я не говорила, что люблю его. Если это не насторожило его до брака, почему он так страдал потом? Почему его все больше задевало то, что я не вышла бы за него замуж, не будь он богат?

Я виновата ничуть не меньше, чем он: вроде не дура, а сделала этот шаг, не подумав как следует. Как-то я напомнила ему, что, принимая его предложение, ни словом не обмолвилась о любви. Он в свою очередь немедленно возразил мне, что обещание любить мужа – это часть брачной клятвы. Мне даже показалось, он ждал этого разговора и заранее к нему подготовился. Сами эти слова или напыщенность, с которой он их произнес, чтобы подчеркнуть мою вину, обозлили меня, и я спокойно выговорила ужасную фразу – самую ужасную из всех: «Прекрасно. Но я ведь обещала еще и подчиняться тебе. Приказывай – я все выполню».

Бог свидетель, у меня было больше возможностей узнать мужчину, за которого я вышла замуж, чем у многих других женщин. Я наблюдала за Уолтером Штаммом и его семьей на протяжении всего того первого лета. И ничего не вынесла из этих наблюдений, кроме возросшей ненависти к Хелен Штамм. В тех редких случаях, когда он приезжал без нее, мы вели себя как школьники во время каникул: делали, что хотели, ели, когда были голодны, и дурачились, словно беззаботные дети, до тех пор, пока Лотта, услышав что-нибудь нелестное о матери, не вставала на ее защиту, и это отрезвляло нас. Я думала лишь о том, как хорошо было бы освободиться из-под власти Хелен Штамм, как прекрасно прошло бы лето, если бы мне никогда больше не пришлось услышать, как она советует мне подольше заниматься с Борисом, потому что погода портится; или велит Лотте позвать отца из сада, потому что обед остывает; или сообщает мужу, как только он входит в дом, что он перегреется, если не снимет свитер. Тогда я, должно быть, ошибалась, полагая, что она готова пресечь любую его инициативу; возможно, ошибаюсь и сейчас, думая, что она бы ее приветствовала. Видимо, я стала ощущать свою связь с этой несчастной женщиной – связь, которой на самом деле не существует.

Но почему же я не замечала, что, когда Хелен Штамм забывала дать мужу команду, он сам спрашивал ее, что ему делать?