Стремглав к обрыву

Еда была превосходная – первая из многих трапез, на фоне которых кулинарные импровизации моей матушки навсегда потеряли бы для меня всякую привлекательность, если бы еще задолго до того я не отвергла их по принципиальным соображениям. Беседу поддерживала в основном Хелен Штамм, обращаясь ко всем по очереди. С мужем она обсудила, что надо сделать в доме; с Лоттой и Борисом гадала, кто из соседей уже приехал на лето. После чего принялась за меня:

– Скажите, Руфь, у вас уже есть план занятий с Борисом? Или вы считаете, что прежде ему следует немного отдохнуть?

– Я просматриваю книги, которые вы мне дали. Но, разумеется, нельзя планировать ничего определенного, пока мы не начнем занятия.

– Разумно.

Премного благодарна.

– Я предполагала, что мы начнем не раньше понедельника, – продолжала я.

– То есть не раньше, чем я уеду. Боитесь – буду вам мешать?

– Отчасти да. Но главным образом из-за того, что всем необходимо освоиться. Я не уверена, что Борис сможет думать об уроках в первые два дня.

– У вас правильный подход, Руфь.

– Вот уж не думала, что у меня есть какой-то особенный подход.

– Есть. Зато нет чувства юмора.

– А может, – ответила я, краснея, – все дело в том, что вам кажется забавным одно, а мне другое.

– Вот именно. Мне, например, вы кажетесь очень забавной. Я настолько смутилась, что уже не могла думать ни о чем, кроме своего смущения. Ни о том, что напряженные словесные поединки, которые она так любила, доставляют ей почти чувственное наслаждение. Ни о том, что в ее словах есть правда.

Я научилась относиться к себе с юмором значительно позже, а в то лето она, безусловно, была права. Мне присуща ирония, имеющая так же мало общего с истинным чувством юмора, как избитое причитание домашней хозяйки, что стоит ей в кои-то веки вырваться из дома – обязательно хлынет дождь. Я была убеждена, что борюсь с судьбой, и мне не приходило в голову, насколько абсурдна подобная борьба. Но трудно оставаться спокойным и равнодушным, пока теплится хоть малейшая надежда на победу.

Я редко видела Уолтера Штамма в те первые дни. За столом он держался вежливо, но отчужденно; все остальное время или читал на веранде, с которой открывался вид на озеро, или уплывал на одном из трех катеров, стоявших у причала, или гулял в лесу, один или с Борисом, Лотта тоже большую часть дня проводила вне дома, как правило с подружкой, жившей в одном из домов по соседству. Миссис Штамм всегда была чем-нибудь занята: то готовила еду в кухне, то носилась по дому, расставляя книги и разбирая документы. Несколько раз я разговаривала с Борисом; казалось, он ко мне неплохо относится: когда никто не видел, он приходил ко мне в комнату. В воскресенье после завтрака я наконец распаковала коробку с вещами Лотты, которые Хелен Штамм отдала мне, – большинство оказалось моего размера. Там были платья, брюки и блузки, которые, похоже, надевали всего раз или вообще не надевали, купальный костюм, который казался значительно новее моего выгоревшего черного. Некоторые вещи выглядели поношенными, и я отложила их для внуков миссис Банион – из гордости, которая до знакомства с Хелен Штамм не проявлялась так остро и болезненно.

Штаммы уехали в воскресенье вечером, когда Борис уже спал, а Лотта читала в своей комнате. Мне выдали будильник, и я, по настоятельному совету Хелен Штамм, поставила его на семь часов, чтобы приготовить завтрак для Бориса и Лотты. Я долго не могла уснуть, но это было даже приятно. Этакая окруженная роскошью бессонница на мягкой постели, в красивой комнате, овеваемая легким свежим ветерком. Прежде я никогда не спала на тонких перкалевых простынях. Сколько ни гладь грубые дешевые простыни, им далеко до перкалевых.

На следующее утро я проснулась около шести от яркого солнца, заливавшего комнату, потому что вечером не сообразила опустить штору. Лежа на кровати под тремя одеялами, в первый раз за всю жизнь действительно одна в комнате, я подумала о том, что окунулась в невероятную роскошь.

Мне даже не хочется, чтобы здесь вдруг очутился Дэвид.

Эта мысль неожиданно пришла мне в голову – каким-то образом она была связана с предыдущей – и так же быстро исчезла, пока я разглядывала кленовый комод, такой обычный и такой красивый в теплом солнечном свете.

Сейчас мне здесь не нужен никто. Совсем никто.

Я подумала, что Лотта и Борис еще, наверное, спят и я успею побродить по дому. Если захочу.

Потом я начну скучать по Дэвиду и буду рада, если он сможет приехать. Но не сейчас.

В семь я выключила будильник и заставила себя встать, хотя солнце еще не согрело комнату, а я спала без пижамы, впервые после того, как отец, когда мне исполнилось пять, а Мартину четыре, заявил, что мы уже слишком взрослые, чтобы видеть друг друга без одежды.