Стремглав к обрыву

Сейчас, глядя, как он мнет в руках газету, я спрашивала себя, почему же они не думали о переезде раньше, когда денег у них было больше, а квартиры стоили дешевле?

– Здесь наши друзья, – услышала я голос матери, как бы в ответ на свои мысли.

– Друзья? Какие еще друзья? Эта жирная сволочь наверху?

– Эйб!

– Ты просто не способна жить по-человечески! – закричал он. – Вот в чем дело. Ты…

Он кричал что-то еще, но я уже не слушала. Мне было ясно: если мы до сих пор не уехали отсюда, то уже не уедем никогда. И отец разъярился не из-за матери – он ведь тоже понимал, что отсюда, где все так знакомо и так безрадостно, им не выбраться до конца своих дней.

Я занималась с Борисом каждую субботу примерно по четыре часа, но не подряд, а с перерывом на час. В хорошую погоду мы проводили этот час, гуляя по парку, или шли до музея Метрополитен, или, дойдя по 96-й улице до Мэдисон-авеню, оказывались у невидимой черты, отделявшей мир имущих от мира неимущих. Меня поражало, что Борис не замечал перемены и так же, как и в богатом квартале, останавливался у витрин магазинов. Он не воспринимал моей иронии по поводу смены декораций и продолжал невозмутимо смотреть по сторонам. Однажды я спросила, почему, на его взгляд, до 96-й посажены деревья, а дальше проложены рельсы; он ответил, что, наверное, потому, что там ходят поезда.

В плохую погоду мы оставались дома, играли в библиотеке в шашки, а иногда и в шахматы – он научил меня этой игре за лето, или просто болтали. Осенью ему наконец разрешили устроить в ванной фотолабораторию, и мы много фотографировали, а потом он показывал мне, как проявлять пленку и печатать фотографии. Сделав какой-то промах, он сердито ворчал и пинал ванну. Я смеялась и говорила, что это он нарочно прикидывается – я-то знаю: у него не может не получиться. Он напоминал мне Мартина и моего отца: ему казалось, что самая пустяковая ошибка умаляет его мужское достоинство. Убедившись, что я в нем не сомневаюсь, Борис успокаивался и легко справлялся с любой задачей.

Однажды вечером, в начале декабря, когда я уже уходила домой, Хелен Штамм попросила меня зайти в библиотеку.

– Скажите, Руфь, – спросила она, попыхивая маленькой сигарой, которые теперь предпочитала сигаретам, – что вы собираетесь делать в Рождественские каникулы?

– Еще не знаю.

– Думаю, вы уже догадались, что мой сын в вас страстно и безнадежно влюблен.

Я смущенно рассмеялась:

– Я только знаю, что ему со мной хорошо.

– Хорошо! – Она возвела глаза к потолку, словно призывая в свидетели какое-то божество, наверное Фрейда. – Дверь платяного шкафа изнутри сплошь оклеена вашими фотографиями. Каждую субботу одно и то же: стоит вам выйти за дверь, он мрачнеет, куксится, а спросишь его, в чем дело, – не отвечает, зато потом начинает вдруг интересоваться, сколько лет Дэвиду и не знаем ли мы, куда вы с Дэвидом пойдете вечером. Стоит мне заметить, что он подтянулся в школе и не нуждается больше в дополнительных занятиях, он умудряется за неделю нахватать двоек по всем предметам. Теперь мы изо всех сил уверяем его, что считаем его успехи исключительно вашей заслугой, а вас – членом семьи, без которого невозможно обойтись.

– Я польщена, хотя вы наверняка преувеличиваете.

– Нисколько, – ответила она, смяв сигарету в пепельнице. – Я всего лишь констатирую факты. И намеренно воздерживаюсь от комментариев, чтобы не смущать вас. Я могла бы, например, порассуждать на тему эдипова комплекса, который странным образом развился у него по отношению к вам, хотя я скорее поняла бы его выбор, если бы вы олицетворяли для него не идеальную мать, – она помолчала, закурив новую сигарку, – а идеал женской привлекательности. Для этого у вас, безусловно, есть все данные.

Я почувствовала, что краснею, и ощутила такую же беспомощность, как и при нашем с ней первом свидании.

– Я говорю все это, – деловито продолжала она, – потому что мы намерены провести Рождественскую неделю на озере, и Борис уверяет, что умрет от скуки, если вы не поедете с нами. Зимой там немноголюдно, и наши дети обычно берут с собой одного-двух приятелей или подружек. Две девочки, которых пригласила Лотта, уезжают на каникулы с родителями. Мы предполагали, что Борис пригласит кого-нибудь из одноклассников, но ошиблись. Он говорит, что предпочитает вас, потому что все его одноклассники уже умеют кататься на горных лыжах, а вас он будет учить.

– Боюсь, лыжи меня не особенно привлекают, – натянуто улыбнулась я.

– Да? – Она вцепилась в мое признание, как голодная крыса в кусок сыра. – Странно, у вас такой спортивный вид, я бы не подумала. В чем дело? Боитесь высоты?

Будь ты проклята, проклята, проклята! Как тебе при твоей слепоте всегда удается нащупать самое больное место?

– Впрочем, – она пожала плечами, – это не имеет значения. Лыжи – только предлог. Однако должна сразу вас предупредить – я не намерена платить вам. Я могу до какой-то степени потакать капризам сына, но всему есть предел. Вы будете нашей гостьей, я не стану заставлять вас работать, но и платить не стану.

– И если теперь я откажусь ехать, вы решите, что причина именно в этом.