Стремглав к обрыву

Девушка по имени Вивиан Мандель, в которую он был когда-то недолго, но безумно (очень характерно для него) влюблен, подошла к нашему столику, представила своего спутника и тут же, забыв о нем, принялась флиртовать с Мартином. Брат держался холодно и отстраненно, как только он один умел держаться с девушкой, если она его больше не интересовала. Но минуты через две-три после их ухода, когда мы вышли на улицу, его словно подменили. Он рассказал пару сальных анекдотов, слышанных в школе, посмеялся сначала над ними, потом над нами, поскольку нам было не смешно, а потом принялся насвистывать, поминутно спрашивая, не можем ли мы идти немного быстрее. Мы подошли к дому почти в одиннадцать. Дэвид спросил, не устала ли я. Я покачала головой, потому что это тоже входило в условия игры и, кроме того, я действительно не чувствовала такой усталости, как несколько часов назад. Мартин попрощался и отправился наверх, громко топая по ступенькам, как будто была не ночь, а день. Мы на всякий случай подождали немного: хотели удостовериться, что наверху все обошлось, затем пошли назад по Второй авеню, снова пересекли 14-ю улицу и направились к Хералд-сквер. Оба длинноногие и заядлые ходоки, мы не желали признаться друг другу, что устали, и продолжали молча идти, то держась за руки, то порознь, то в обнимку, пока не достигли 57-й улицы, а потом направились в сторону Центрального парка, с безразличием нищих глазея на редких счастливцев, подъезжавших к ночным клубам в дорогих автомобилях. В парке мы, вконец измученные ходьбой, опустились на землю под большим темным деревом. Если вокруг и был кто-нибудь, мы никого и ничего не слышали, кроме шума машин, проносившихся по Парк-драйв, и стрекотания кузнечиков в траве.

– Не понимаю, за каким чертом ты меня сюда притащила, – сказал Дэвид, обнимая меня и притягивая к себе, чтобы мы оба могли опереться на толстый шершавый ствол дерева.

– Бедняжка Дэвид! Вечно над ним издеваются!

– У меня нет денег даже на трамвай.

– Ничего, у меня есть. Он рассмеялся.

– Почему тебе вечно не дают покоя мои жалкие доллары?

– Сам не знаю. А сколько у тебя?

– Не помню, – ответила я, хотя помнила – с точностью до пенни. – Доллара три-четыре.

– Прекрасно. Хватит на такси.

– Конечно, – согласилась я нарочито небрежно, потому что он хотел меня разозлить, и это ему удалось. Я уже истратила больше, чем предполагала, из тех одиннадцати долларов, что откладывала из недельного жалованья на одежду и мелкие расходы. (Из двадцати одного доллара жалованья пять я отдавала матери, а пять переводила на счет в банк.)

– Ладно, не дуйся, сегодня больше не буду тебя дразнить, – лениво сказал он.

Я отодвинулась от него и села прямо.

– Ну, давай, иди ко мне, – протянул он так же лениво.

– Что-то не хочется.

– Ну же, иди, я буду тебя любить, как зверь. А ты представь себе, что я Джон Гарфилд.

Как будто в этом была необходимость!

– Мне неудобно опираться ни дерево – голове больно.

– Ох уж эти мне капризы, – вздохнул он. – Ладно, садись ко мне на колени.

Я резко обернулась и посмотрела на него. Увидев, что я по-прежнему сижу не двигаясь, он улыбнулся и призывно протянул ко мне руки. Я только того и ждала – и в ту же секунду бросилась к нему в объятия; он крепко прижал меня к себе и поцеловал. Сразу стало тепло и уютно, я забыла обо всем на свете и только успела удивиться, чего же мы так долго ждали, зачем дразнили и мучили друг друга, ведь с самого начала было ясно, зачем мы сюда пришли.

Не помню, сколько прошло времени; наконец мы уснули от усталости и охватившего обоих чувства безысходности, все еще обнимая друг друга. Дэвид проснулся раньше меня, и, когда я открыла глаза, он курил. Небо начинало светлеть. Я поднялась и стряхнула приставшие к платью и волосам травинки и сухие листья. Он смотрел на меня не двигаясь, потом отбросил сигарету и поднялся с земли. Выходя из парка, он обнял меня, и ко мне вернулось ощущение тепла от нашей близости. Я взглянула на него – его лицо было бесстрастным. Вот так всегда. Я никогда не могла понять, что он чувствует, о чем думает; может быть, если бы я это поняла, все было бы иначе, а может быть, и нет. Мои собственные мысли перескакивали с одного предмета на другой, но так или иначе возвращались к Дэвиду. Сначала я подумала, что он меня слишком возбуждает и я легко поддаюсь, и это неправильно, потому что во всех книгах и фильмах героини уступают искушению лишь тогда, когда совсем готовы – после жарких поцелуев и сильных объятий настойчивого героя их благородное негодование перерастает в неукротимую страсть. Потом я принялась размышлять о нелепых обстоятельствах, которые мешали нам быть вместе. Какая-то ерунда – отношения людей вообще не должны от нее зависеть. Вечные «где и когда». Попросту говоря, необходимы нормальные условия и побольше времени. А не те жалкие двадцать минут в комнате у Дэвида, пока его мать покупает в соседней лавке мясо к обеду.