СтремгLOVE

Вместо шахмат тут употреблялись нарды, за которыми фотографы коротали время в ожидании вызова, – это немного смахивало на дежурку в «Скорой помощи», в которой Доктор в молодости немало ночей провел. Сходство дополняли и спальные места – пара диванов, – на которых располагались дежурные и просто пьяные фотографы и дружественные им пишущие репортеры, которые по каким-то причинам не находили в себе достаточно сил, чтоб уехать домой.

Рассказывали там легенду, – которая, впрочем, была чистой правдой, – про некоего пришлого человека, литовца, который полгода или год жил в редакции, не выходя из нее! А чего выходить? Буфет есть, сортиров полно, внизу в подвале даже и сауна при спортзале. «А ночью-то куда он девался, где прятался?» – спрашивали посторонние, когда им рассказывали эту правдивую байку; они полагали, что этот пришелец скрывался в чулане или спал, сидя на толчке, запершись в сортире. Но нет! Он спал на полу, под компьютерным столиком, как и многие из выпивших ввечеру, или даже на диване в дежурке, где отдыхали самые настоящие дежурные, водившиеся в иных отделах... Кончилась эта история тем, что чужак не удержался и украл начинку из пары-тройки компьютеров и продал кому-то во внешний мир через неустановленных сообщников. Может, это были уборщицы, одну из которых отчего ж было ему не соблазнить. Какие б они ни были, они ему должны были нравиться, – он был ведь одинокий и невзрачный, его многие видели и вспомнили потом, когда все раскрылось, – бледный, тонкий, сутулый, с маленькими глазами, с жидкими волосами. Это угадать легко было – поди вообрази красавца и орла среди пластиковых загородочек, в вялой неволе, круглые сутки согбенного перед дешевым посаженным монитором... Привлекательность же уборщиц, которые расхаживали по этажам с оцинкованными звонкими ведрами в желтых иностранных резиновых перчатках, должна была расти с каждой новой неделей сидения взаперти... Из этого странного самодельного, самопального заточения он попал вскоре в настоящее, взрослое – когда его поймала-таки местная security и сдала, увы, ментам. Он потом, кстати, вернулся в Москву и стал работать в риелторской конторе, кто-то из репортеров его там встретил, когда покупал квартиру. Доктор приходил с Зиной в ее контору, поднимался на второй этаж в комнатки, в которых размещалось фотоагентство... Она ставила свою тяжеленную сумку на пол, делала зубастую, американскую, для посторонних, улыбку и громко здоровалась сразу со всеми. Ей кто-то издали лениво махал рукой, а с кем-то она перебрасывалась парой ритуальных фраз, какими обмениваются товарищи, или коротко обсуждала свои дела. Тон ее был невероятно деловой, сама она выглядела такой неприступной и гордой, что, казалось, никто б не поверил, расскажи Доктор про штуки, которые она с ним, для него выделывала еще час назад. При воспоминании про ее сноровку и жадность у Доктора поднималось желание. Но Зины уж не было, она оставляла Доктора сидящим на одном из диванов и убегала повидаться с кем-то в других отделах. Доктор оставался там подолгу один и от нечего делать присматривался к местной жизни, которая, впрочем, казалась ему, как человеку постороннему, вполне любопытной.

Из фотографов самым забавным Доктор находил Женю-хохла. Веселый мордатый блондин, он любил рассказывать старые анекдоты и заботливо разливал водку на производственных пьянках, прицеливаясь точно, чтоб никого не обделить. Сам он при этом не пил ни грамма после того, как вернулся из чеченского плена, где пробыл чуть не полгода. Подробностей он не рассказывал, отделывался шутками в жанре черного юмора, с грубыми и прямыми гомосексуальными намеками, но запой после возвращения у него по длительности был вполне соизмерим с кавказским пленом. Вернувшись из запоя к товарищам, Женя подшился и злоупотреблял теперь – приличный человек ведь должен же хоть чем-то злоупотреблять – только нежной дружбой с дамами. Он внимательно рассматривал гинекологические картинки в порножурналах для дальнобойщиков, рассказывал смешные истории про провинциальных девиц, с которыми доводилось веселиться в командировках, но, когда его начинали расспрашивать про его культурный отдых на казенном диване в дежурке, отмалчивался. Иные удивлялись, как же это Женя при таком вот своем как бы простодушии, при незатейливости, незамысловатости делает тонкие фотографии, глубокие, умные и еще с юмором... А другие и не удивлялись, они понимали – это ж все не от ума, не от образования, а так, по наитию, не из головы и даже вообще не изнутри человека, но откуда-то снаружи. Всякому, кто взялся развлекать публику каким-то искусством, остается от себя самого мало – так, только старание увидеть побольше да не отвлекаться на чужое, ненужное, что не от твоего ремесла.