Стремнина

Вроде бы все хорошо, а вот на душе у Степана Андреевича все еще нет того безоглядного покоя, с которым любая работа спорится. Круг обязанностей его расширился до пределов немыслимых: и перспективный план развития давай, и психологию разных категорий тружеников учитывай в каждодневном бытии, и продукцию учитывай до крохи, и борьбу с хищениями налаживай. А как эту самую борьбу наладишь, ежели колхозник привык испокон века, едучи через кукурузное поле, набрать, скажем, мешок початков, и тут ты его не тронь, а то ведь у него сразу появится что тебе высказать. Годами привыкали к мысли, что на полях все одно гибнет втрое больше, чем снимаем. Это как же теперь доказывать доярке, что она пол-литра молока в баночке не может своему ребенку домой унести? Нет, бережливость, экономия — все это Куренной понимал очень даже хорошо, но ведь испокон века любой председатель безмолвно признавал право колхозника взять тот же самый початок для своего хозяйства или десяток килограммов зерна, унесенных домой комбайнером. Были целые сферы, где труд заведомо непроизводителен. Та же свекловичница. А ну попробуй обработай до пяти закрепленных за тобой гектаров. Уговори кого-нибудь работать с утра до ночи под солнцем и дождем на прополке. А уж к тем, кто работал, председатель претензий не мог иметь. Если она, эта самая свекловичница, да в сумке своей десяток корней домой принесет, от этого колхозу убытка не будет. Десятки тонн шефы-горожане пропускают при уборке, да и свои ничуть не меньше. А вот как теперь с людьми разговаривать, как лишить их этого самого права от всего выращенного и добытого тянуть домой хоть малую толику — тут уж Степан Андреевич не знал. Вот лето пойдет, к уборке дело, что тогда изобретать? А ведь возьми список работающих, так навряд ли более трех десятков найдешь таких, кто не тянет с поля. Разве только в Рокотове был уверен на сто, да еще в немногих. И не то что все оставшиеся были людьми с неустоявшейся совестью, нет, это были очень правильные и честные люди, но каждый из них привык видеть, как из года в год пропадает, не считалось преступлением. Официально руководство колхоза ничего подобного не разрешало, но и смотрело на это сквозь пальцы. А как же быть; теперь?

Мысли эти и подобные им все чаще одолевали Куренного. Как-то решил втянуть в разговор и секретаря парткома. Выложил ему все доводы. Сидели в кабинете Куренного, готовились к совещанию с механизаторами. Борис Поликарпович выслушал, не перебивая, потом взял чистый лист бумаги и стал что-то там рисовать. Куренной даже приподнялся на месте, чтоб заглянуть, что же там такое старательно изображает Локтев. Увидел что-то похожее на елочки, только гораздо хуже нарисовано, чем даже сын Степана Андреевича шестиклассник Федька рисует.

— Ну, и как ты все это понимаешь, Борис Поликарпович?

Не любил Куренной людей маленького роста. Особенно если таковые появлялись среди ближайших помощников. Уж больно контрастно гляделись оба, когда, скажем, шли рядом в президиум. А этого еще и побаивался, потому как представлял Локтев сейчас свирепого Туранова, и кто их знает, не обмениваются ли они мнениями сейчас по каждому проступку или даже поступку бывшего председателя. Так вот сидел и ждал ответа на свой вопрос Степан Андреевич. Локтев кашлянул, поднял на Куренного взгляд, чуть усмехнулся:

— Так просто же все, Степан Андреевич. Надо, чтобы на полях ничего не оставалось, чтоб, как говорят, не вводить в соблазн порядочных людей.

Вроде и по заданному вопросу ответ, а на самом деле зубоскальство прямое. Чуть не вспылил Степан Андреевич, да вовремя одумался: ладно, лето само все покажет, как заводские товарищи будут отучать бывшего колхозника от условного рефлекса, выработанного годами.

В таком вот расхристанном настроении и ехали в Лесное на собрание механизаторов. Созвали его, просто чтоб подтянуть чуток людей, чтоб озадачить, чтоб не чувствовали, что о них позабыли. «Райсельхозтехника», обрадовавшись, видимо, тому, что колхоз ушел теперь из их клиентуры, так и не завезла положенных запчастей, вопросов накопилось много, и Куренной специально предложил секретарю парткома поприсутствовать на собрании, авось механизаторы чуток собьют с него гонор. А с рабочего класса какой спрос? Это он с тебя спросит, коли что, да еще без дипломатии спросит, напрямую. А ты ему, будь добр, тут же и ответь. И если в кармане у Куренного лежала бумага с перечислением всех нужд механизаторских, то Локтеву придется на ходу соображать, в то время как Степан Андреевич, считай, на все вопросы готов дать ответ. Только перед этим он подставит под претензии Бориса Поликарповича.

В нарядной уже толкался народ. Курили на крыльце и в сенцах. Локтев поздоровался за руку с несколькими людьми. Ты гляди, уже знаком. Сбоку стола пристроился страшенно худой, длинношеий мужик в коротком кожушке и сапогах. Он что-то оживленно доказывал Кулешову. Встретившись взглядом с Куренным, встал, протянул ладошку:

— Карманов Василий Павлович, начальник заводского СМУ.