Стремнина

— Приказ поступил еще вчера, — доложил Родыгин. — Астахов уже разговаривал с Красноярском и высказал свои соображения, но приказ подтвердили. Там боятся, что суда не успеют уйти и застрянут где-нибудь на камнях. Обычная перестраховка.

— И Астахов смирился?

— Пришлось. Вдруг действительно застрянут? Он думает, вероятно, что в Красноярске лучше знают, как вода будет убывать.

— Тогда дрянь дело… — Завьялов долго молчал, заставляя себя произнести решающие слова. — Тогда и мне деваться некуда. Что ж, начнем эвакуацию. Сегодня же я буду в Железнове. — После небольшой паузы, хитровато подмигнув Морошке, он спросил другим тоном: — А вы, кажется, нездоровы, Василий Матвеевич? У вас какой-то нехороший голос…

— И у меня мало приятного, — ответил Родыгин. — Сначала вы на денек задержали, а теперь задерживает Астахов. Какие-то кляузы…

— От кляуз, я думаю, вы не захвораете, — сказал Завьялов, шутейно придавая своим словам значение некоторой похвалы выдержке главного инженера. — Для этого должны быть более серьезные причины.

— Тогда разрешите думать, что они вам лучше известны, чем мне, — с едва сдерживаемым раздражением ответил Родыгин. — Я знал, да позабыл: бойся зависти.

— Я завидую только тем, кто летает и будет летать во Вселенной, — очень серьезно ответил Завьялов. — И никому больше! Кончаю. Сегодня встретимся — и наговоримся вволю.

Отойдя от рации, Завьялов начал ходить туда-сюда по избе, а Морошка даже и не поднялся с места и не проронил ни слова.

— Слушай-ка, Арсений, а если нам помолчать о приказе? — останавливаясь перед прорабом, спросил Завьялов. — Поработаем еще денек, а?

— Не выйдет, — ответил Арсений. — Капитаны судов и без нас о приказе узнают. А им за ослушание, сами знаете, надают по шее.

В прорабскую неожиданно ворвался начальник земснаряда Чудаков, озабоченный, встревоженный, запорошенный угольной пылью.

— Во, легок на помине! — сказал Морошка.

Не здороваясь, Чудаков раскинул руки и сообщил, как о большом личном несчастье:

— Все кончено. Пришел пароход.

— За вами? — спросил Завьялов.

— Оказывается, есть приказ…

— Ну и торопятся! — завздыхал Завьялов и легонько дотронулся до плеча Чудакова. — Слушай-ка, Николай Николаевич, дорогой, а если тебе задержаться на денек? Опасности никакой, а за день ты, может быть, и закончишь…

— Да я рискнул бы, разве я не понимаю? — воскликнул Чудаков, страдая оттого, что приходится оставлять работу незаконченной. — Но у меня беда: весь уголь вышел. Всю пыль собрали.

— А где же углярка?

— Я ее уже три дня жду: ни слуху ни духу, — ответил Чудаков. — Навигация кончается, вот и не хотят гнать ее сюда. Опасаются. Да и надеются, что как-нибудь дотянем.

— Значит, все? До будущей навигации?

— Да, не поминайте лихом, — сказал Чудаков. — Сердце обрывается, а что я сделаю без угля? И раздобыть негде. Одни мы работаем на угле. Я говорил, надо переходить на жидкое топливо.

Проводив начальника земснаряда, Завьялов присел около Морошки, сказал:

— Ты иди-ка, полежи. Делами я сам займусь. Пароход снимет земснаряд, а мы спустим с шиверы на стоянку сначала брандвахту, потом паузок.

— Но там запалы и детонаторы, — напомнил Морошка.

— А мы их в ящики выгрузим.

— Ладно, — одобрил Морошка.

— С тобой останется вся бригада, — продолжал Завьялов. — Места вам в избе хватит. Уничтожите взрывчатые вещества, а потом погрузите все имущество, какое останется, на катамаран и поведете его катером.

— Ладно.

— Заладил! Ты скажи хоть слово-то!

— Все и так ясно.

— И ведь совсем немного не доделали! — сокрушенно воскликнул Завьялов и махнул рукой. — Не похвалит нас за это народ, не похвалит!

И тут Арсению Морошке внезапно вспомнилась одна погорюйская старушечка, повстречавшая его однажды на улице родного села. «Чо там, Арсений Иваныч, как у тя на Буйной-от? — допытывалась она очень настойчиво. — Успеешь ли уладить ее ко времю? А то ить беда, сам знашь». И так отчетливо прозвучали над ухом тревожные слова той старушечки, и так задели они Арсения за живое, что наконец-то, будто очнувшись, и он поднялся с места и подтвердил с горечью:

— Да, не похвалит…

XI

К полудню опустел берег Буйной. Здесь осталось лишь то, что принадлежало стройуправлению: самоходка Завьялова, быстроходный катер Морошки, спаровка, катамаран, моторная лодка и злополучный родыгинский самосброс. Рабочие уже переселились в прорабскую, перетащив туда свои постели и вещи. Заодно переселили и Вареньку с ее кухней. На новом месте она готовила прощальный обед.

Арсений сидел у обрыва, на поваленной березе, с тоскою поглядывал на опустевший берег, на толпу рабочих, поджидавших теплоход, который должен был последним рейсом забрать и увести с шиверы самосброс, а точнее, самоходку, изувеченную по воле Родыгина да пострадавшую от огня и взрыва. И странно, ему опять и опять вспоминалась погорюйская старушечка, горячо хлопотавшая перед ним о делах на Буйной.