Стремнина

Она состояла техником-геодезистом в русловой изыскательской партии, ведущей работы по всей Нижней Ангаре, а на время разработки Буйной вместе с двумя рабочими была прислана в распоряжение Арсения Морошки. Она искала и отмечала вехами подрезки, а после уборки взрыхленной породы проводила контрольные съемки. При этом обычно обнаруживались и наносились на карту шишки — остатки гребней, а также отдельные, отвалившиеся при взрывах большие камни, и Морошке вновь приходилось рвать их, чтобы добиться полной чистоты судового хода. Частенько Рита уезжала в свою партию, где обычно готовились карты.

Смелость, живость, непринужденность Риты Зуевой, несомненно, были следствием ее общения с той частью городской молодежи, которая считает себя наиболее современной. Для таежного парня, каким всегда был и оставался Арсений Морошка, несмотря на длительное пребывание в городе, в поведении Риты было много непривычного, и вначале он отнесся к ней со стыдливостью и настороженностью. Однако что-то в ней и тревожило и манило. Вскоре Арсению впервые открылось, что он, оказывается, нестерпимо истосковался по женской ласке. А Рита проявила присущую ей решительность и только потом, вероятно решив, хотя и с опозданием, сказать что-то неопределенное о себе, смеясь и лаская Арсения, пожурила его шутливо:

— Темнота!

— Зато ты учена, — стыдясь, буркнул Арсений.

— Да, все знаю! — воскликнула Рита беспечно, считая, что весьма удачно отделалась шуткой.

С той ночи Арсений сильнее прежнего застыдился отчаянной горожанки и, хотя и был еще в угаре, долго всячески избегал встреч с нею. Но она опять пришла и, только переступив порог, сама закрыла дверь на крюк. Да еще и посмеялась, грозя пальцем…

Он спросил в тот раз, поглаживая ее голое плечо:

— Любишь ли?

Она ответила не совсем ясно:

— Еще как!

— Давай тогда поженимся, — предложил Арсений.

— Обождем! — Рита зевнула протяжно, сладостно. — Зачем спешить?

— Нехорошо. Люди осудят.

— Ты как столетний дед!

— Все лучше, если законно.

— Темнота!

И опять они, по воле Морошки, не встречались больше недели. Арсений уже начал с тревогой задумываться о своих отношениях с Ритой Зуевой и во время третьей встречи заговорил о них особенно настойчиво.

— А чем тебе вот так, как сейчас, не нравится? — удивилась Рита.

— Так — одно распутство, — хмуро ответил Морошка.

— Подумаешь, Распутин!

— Но я не пойму, отчего ты раздумываешь?

— Ми-и-лый, да я уже побывала замужем! — впервые призналась Рита со вздохом и горестной миной. — Обожглась — и зарок дала. На долгие годы.

— Мне семья нужна, — твердо заявил Морошка.

— Чудак ты! — искренне удивилась Рита. — Да какая тебе здесь, в тайге, семья? В кочевой-то жизни? И потом, сегодня вместе, завтра врозь. Кочуем и должны кочевать, пока молоды. У нас столько интересной работы! Мы побываем на всех реках Сибири. Я хочу работать. Я хочу бродить по тайге. И потом, надо ведь хорошенько узнать друг друга.

— Я думал, ты любишь, — выслушав откровение Риты, сказал Арсений.

— Люблю, конечно…

Он медленно отстранил ее руки.

— Не надо.

— Гонишь? Не веришь?

— Что уж там…

Через несколько дней Рита Зуева, которую все на Буйной стали называть Обманкой, прибежала в прорабскую и, разгоряченно дыша, спросила:

— Говорят, это ты дал мне прозвище?

— Ну-у! — просто признался Морошка.

И тут Обманка, сузив зеленоватые глаза, внезапно изо всей силы наградила Морошку необычайно резкой и звонкой оплеухой. Да еще и погрозила, уходя:

— Ну, погоди же!

В те дни на Буйную приехала Геля.

Только теперь Арсений понял, что ее появление, скорее всего, и помогло, ему справиться с растерянностью, какая мучила его тогда, и побороть отвращение к себе за свою слабость перед Обманкой. Еще и не брезжила за далью его нынешняя любовь, еще и не думалось, что ей быть, а уже какое-то странное волнение, как у птиц перед рассветом, не давало покоя, заставляло чего-то искать, о чем-то тосковать, чаще прежнего задумываться о жизни. Обманка всячески избегала его, держалась суховато, сдержанно, всем видом давая понять, что их прежние отношения прерваны навсегда. Вероятно, ради того, чтобы все былое скорее поросло быльем, она и уезжала на две недели в свою партию.

И вот она опять здесь…

— Карты привезла?

— Не все.

— А какие именно?

— Что ты мне зубы заговариваешь? — резко обернувшись к Морошке, заговорила Обманка. — Так и будет — то про ягоды, то про карты? У тебя сердце-то как твой вон черный камень, да? Или еще каменнее да чернее?

Внезапно замолчав, Обманка некоторое время сидела с опущенной головой, ломая пальцы, борясь с обидой, потом заговорила, неожиданно для Морошки, негромко, смирно и с неподдельным страданием. Арсений не ожидал, что она может быть такой несчастной, какой была в эти минуты.

— Я измучилась за эти недели! — говорила она. — Я думала, все забуду. Я хотела забыть! Ты знаешь, я ведь очень обидчива. И вот видишь, не выдержала. А ты отталкиваешь, гонишь… Не любишь, да? Скажи! Не молчи, ради бога!

— Не сердись, Рита, — ласково попросил Морошка.

— Ясно. И не любил?

— Ты мне нравилась, Рита.

— И только?