Стремнина

Борис Белявский молча и воровато оглядывался в ту сторону, где стояла, мигая в сумерках огнями, брандвахта. Гелю удивило, что Белявский не в рабочем костюме, а в своей модной спортивной куртке. «Стиляга! — обругала его Геля. — Вырядился, как на танцы!» Из последних сил, стараясь подчеркнуть свою занятость, она стала выжимать платье и негромко потребовала:

— Уйди. Не мешай.

Обернувшись на голос Гели, Белявский посмотрел на нее, казалось, с удивлением, будто совсем и не ожидал найти ее в лодке. Гелю насторожили его сверкающие от зари глаза.

— Уйди! — еще раз, строже, попросила Геля.

— Ишь ты, спряталась! — заговорил Белявский, едва справясь с одышкой. — Везде найду: и под землей и в космосе.

Он присел на борт лодки.

— Не качай! — потребовала Геля. — Пьяный, да?

Она поняла, что Белявский отрезал ей путь на берег: выпрыгивать из лодки боязно — под кормой глубоко, да и течение такое, что мгновенно собьет с ног. Стало быть, не избежать разговора с этим ненавистным человеком! Не избежать! И Геля обессиленно опустилась на сиденье, чувствуя себя беспредельно несчастной и одинокой.

— Все пряталась, избегала, а мне говорить с тобой надо, — начал Белявский, спохватившись, что слишком много времени потерял зря, и побаиваясь, что Геля может закричать, хотя обычно и стыдится таким образом спасаться от парней.

— Да ведь все уже сказано, — ответила Геля.

— Еще раз выслушай.

— Опять сначала?

— Да, опять. Уедем отсюда. Прошу.

— Отстань!

Потянувшись вперед, Белявский выговорил горячо:

— Ведь я люблю тебя! Пойми!

— Ты не меня любишь, — немедленно и резко ответила Геля, с облегчением чувствуя, что ненависть к Белявскому быстро возвращает ей так необходимые сейчас силы. — Ты себя любишь. Только себя. Ты вот скажи, зачем тебе я и моя любовь?

Он ответил быстро и выстраданно:

— Мне жизни нет без тебя!

— Вот, вот, только о себе ты и хлопочешь, я ведь знаю! — продолжала Геля. — Но разве это любовь? Когда любят — хотят жить, очень хотят, даже в одиночестве…

— А я вот не могу! Не могу, да и только!

Но в этих словах Белявского, сказанных как будто с большой искренностью, Геля уловила отчетливые нотки бахвальства своей исключительностью и сказала с иронией:

— Конечно, ты не такой, как все! Где там! Ты не можешь без моей любви. А как до этого жил?

— Не жил — прозябал!

— Краснобай ты…

Геля поднялась с сиденья и, хитря, стараясь не выдать своей тревоги, не слушая Белявского, сказала внезапно мирно, даже мягко:

— Уже стемнело, пора идти…

Поднялся с борта лодки и Белявский. Геля решила, что он дает ей дорогу, но Белявский тут же остановил ее жестом руки.

— Погоди еще немного, — попросил он тоже мирным тоном, похоже, одобряя решение Гели прервать ненужный разговор.

— Да меня мошка заела, — пожаловалась Геля.

— Можешь честно? — спросил Белявский.

— Говори, только скорее.

Но Белявский почему-то медлил и, тяжело дыша, потирал грудь ладонью. И не спросил, когда собрался с духом, а будто огнем плеснул в лицо Гели:

— Лобастого любишь, да?

— О ком ты? Я не знаю.

— Не притворяйся, знаешь!

На вопрос, заданный Белявским, Геля еще боялась отвечать даже самой себе. Совсем недавно жизнь сурово разъяснила ей, что она еще не знала настоящей любви и пока что лишь искала, словно в лесной глухомани, то, о чем тосковала ее душа. Пришла ли любовь к ней здесь, на Буйной? То сложное, мучительное чувство, какое она совсем недавно, всего какую-то неделю, стала испытывать к Арсению Морошке, скорее, можно было назвать страданием, чем любовью.

— Ты что, с допросом ко мне? — заговорила Геля, чувствуя, как ею быстро овладевает удивительное, не к случаю, спокойствие, всегда являющееся предвестником ее бунта. — А ты кто такой, чтобы учинять мне допросы?

— Отвечай! — свирепея от ее спокойствия, потребовал Белявский.

— Ну что ж, слушай! — И впервые не себе, не Арсению Морошке, а ненавистному человеку Геля призналась: — Да, кажется, люблю… — И выкрикнула, сузив глаза: — Ну, а дальше что?

Ответ Гели озадачил Белявского. Он замешкался и спросил уже тихо, растерянно:

— Когда же успела?

— А я с первого взгляда, — выпалила Геля дерзко.

— Чем же этот лобастый очаровал тебя?

— Своей человечностью! Своей добротой! — ответила Геля с восхищением, наслаждаясь собственной прямотой и той правдой, какую говорит о Морошке. — Чего нет у таких эгоистов, как ты!

Ревность так сдавила сердце Белявского, что он, едва не застонав, крикнул сквозь зубы:

— А-а, вон что!

И тут же, подхватив обеими руками нос лодки, он сдвинул ее в реку, сбив при этом Гелю с ног. Ему было уже по пояс, когда он, вымахнув на руках из воды, перевалился через борт.

Лодку подхватило течением. За несколько секунд, пока Геля поднималась, со стоном ощупывая ушибленные колени, маячившая в сумерках брандвахта почти скрылась из виду. С опаской уцепившись за борт лодки, вся напрягаясь, Геля крикнула:

— Да ведь нас несет!

— Ну и пусть несет! — отозвался Белявский.